Понимал, что я попросту не был настроен на чтение, потому что мои мысли то и дело возвращались к утренним событиям. В прошлой жизни мне не приходилось сбрасывать людей в погреб и обухом топора ломать им ноги. Хотя не сомневался, что способен на такое – при необходимости (вот и доказал сам себе). Я вновь и вновь анализировал, правильно ли сегодня поступил, перебирал в голове «а что, если бы…».
Что, если бы не парился, а просто пустил Каннибалу в висок пулю (тогда бы я точно не ломал сейчас голову, гадая, что творилось в погребе и доме Жидкова после моего ухода)? Ведь смог бы я так поступить? Наверное, смог. Если бы не сомневался в необходимости подобного действа. А я не сомневался? Какова вероятность того, что Рихард Жидков все же не убийца? Я сам себя убеждал, что эта вероятность маленькая. И в то же время не отвергал тот факт, что она существовала.
Что, если бы я все же взял лопату и перекопал грядки? Что, если бы ничего там не нашел? Что если вся эта история с костями в огороде все же была сфабрикована журналистами ради сенсации, для написания вымышленных, но привлекающих внимание обывателя статей? Что, если кости все же были, но старые, времен войны? А газетные писаки нафантазировали остальное: разный возраст захоронений, все эти страсти со следами собачьих зубов и термообработки. И почему я думал обо всем этом только теперь?
– Так, все! – сам себе сказал я. – Угомонись, Димон. Не ребенок уже, чтобы рефлексировать из-за всякой ерунды. Поздно пить боржоми, когда почки отвалились. Никого не убил, и ладно, ничего непоправимого не случилось. Виноват Жидков или нет – кости зарастут, если его раньше не расстреляют. Как я там сказанул математику? «Я сделал, что смог, пусть те, кто сможет, сделают лучше»? Я свое дело сделал, проблему милиционерам обозначил. Вот пусть теперь советская милиция с Каннибалом и разбирается.
Захлопнул книгу, бросил ее на кровать. Утром я думал, что под вечер снова прогуляюсь до таксофона, опять позвоню в милицию. Сделаю контрольный звонок – на случай, если пленница Жидкова все же позабыла о моей просьбе. Но теперь решил, что все, баста: для меня история с Каннибалом завершена. Если уж сидящая в погребе на цепи раненая женщина не подтолкнет милиционеров к мысли о том, что Рихард Жидков – преступник, то мои звонки тем более ничего не решат: сколько их уже было…
В дверь постучали, когда я все же добрался до Славкиных свертков – изучал их содержимое. Стучали уверенно, будто чувствовали, что имели полное право нарушать мое уединение. А вот мне совершенно не хотелось делиться с кем-либо своими богатствами. Рядом с ломившимся от еды столом я ощущал себя Голлумом, заполучившим Кольцо Всевластья. Почувствовал возмущение от того, что кто-то хотел посягнуть на мои сокровища.
«Как быстро ты превратился в вечно голодного студента, Димочка», – подумал я.
Крикнул:
– Входите! Не заперто.
Тихо добавил:
– Кого это там принесло?
Вытер о газету «Советская Россия» испачканные копченой рыбой пальцы.
Дверь тихо скрипнула. В комнату заглянула темноволосая голова Светы Пимочкиной. Комсорг пробежалась взглядом по комнате, отыскала меня. Улыбнулась – робко, будто вдруг смутилась. Щеки и кончик носа девушки порозовели. Я не сразу сообразил, что стало тому причиной. Понял, лишь когда увидел в зеркале свое отражение: худой мужчина (больше похожий на подростка) с взлохмаченными волосами, блестящими от рыбьего жира губами. С голыми худыми ногами и безволосым, раздувшимся от обжорства животом. В тапочках и в семейных трусах.
– Здравствуй, Саша, – сказала девушка. – Можно мне войти?
Она старалась смотреть мне в глаза.
Вздохнул.
– Входи, раз уж пришла, – сказал я. – Что случилось?
Комсорг вошла в комнату решительно, точно рванула с винтовкой наперевес в атаку. Но не забыла прикрыть за собой дверь. Скинула туфли (не поставила их аккуратно, как делал это, к примеру, Пашка Могильный – скорее, просто бросила у двери), прошла к середине комнаты, замерла. Разглядывала комнату справа и слева от меня, взглянула и поверх моей головы (но не на мой округлившийся живот). Нервно теребила большую пуговицу на зеленой кофте. Второй рукой одергивала юбку, едва прикрывавшую бедра. К витавшему в комнате запаху продуктов добавился аромат женских духов.
– Ну и бардак тут у вас, – сказала Пимочкина. – Могли бы и прибраться.
– Могли бы, – сказал я.
Продолжил жевать, но старался не чавкать (все не мог приучить новое тело жевать с закрытым ртом).
– Так почему не прибрались?
– Времени не было, – сказал я. – Мы – студенты, что б ты знала. Мы учимся: грызем гранит науки. А с этого гранита иногда падают крошки. Вот мусор и появляется.
Девушка всплеснула руками.
– Свинтусы вы, а не студенты!
– Как доучимся – сразу займемся уборкой.
– Когда же это будет? – сказала Пимочкина. – Раньше – никак?
– Ты проверять комнату на чистоту пришла? – спросил я.
– Что?
Обведенные карандашом глаза с тщательно прорисованными стрелками посмотрели мне в лицо. Причем смотрели подчеркнуто именно в лицо, едва ли не в лоб. Румянец со щек девушки добрался и до ее ушей – мочки налились кровью, покраснели. Пимочкина закусила губу. Реакция комсорга на беспорядок в комнате показалась мне странной. Любительница идеальной чистоты? Или смутили Свету вовсе не разбросанная по кроватям одежда и обрывки газет на столе и под столом?
– Чего пришла, говорю? – повторил я.
Отодвинул недоеденного карася, поискал взглядом свою одежду. В прошлой жизни я перестал стесняться собственной наготы, когда учился в старших классах. И даже гордился тогда своим телом. В этой жизни поводов для гордости телосложением было поменьше (как и все мои части тела – поменьше). Но все же не видел надобности смущаться и краснеть в обществе женщин. А Свету Пимочкину я и вовсе не воспринимал как женщину, даже несмотря на ее стройные ноги в капроновых колготках.
– Хочу узнать, почему ты к нам не пришел, – сказала комсорг.
– А должен был? – спросил я.
– Я торт купила! С кремом.
Слова Пимочкиной прозвучали как обвинение.
– Торт – это замечательно, – произнес я.
Большим пальцем почесал под правым соском.
– Торт – это хороший источник углеводов. А углеводы нужны молодым организмам. Но у меня сегодня вместо торта учебники.
– Гранит науки вкуснее? – спросила Света.
Мне показалось, что ее голос прозвучал ниже, чем обычно.
– Гранит полезнее, – сказал я.
Увидел на спинке кровати свои «любимые» штаны с оттянутыми коленками и бело-серую майку. Подумал: «А может, ну ее? Может, лучше в трусах посижу?»
