Владимир Свержин - Сын погибели

Кабатчик для убедительности прошелся вдоль стойки.

— Ну-у… — заинтересованно наблюдая за хозяином, протянул Лис. — Он теперь бродит по Бристольскому заливу и пугает шкиперов?

— Все бы вам шутить, — обиделся трактирщик. — Прозвали этого малого Сын погибели и, по всему видать, не зря прозвали. Как приволокли его к епископу на суд, он давай его преосвященству всякую околесицу городить — пришел де нести истину… и все такое несуразное. Епископ на него, сказывают, рявкнул: «Отрекись, мол, ждут тебя муки адовы!»

— А тот?

— Уж что там Сын погибели ответил, никому не ведомо, а только вдруг путы, коими руки его были связаны, наземь упали и обратились в змей. И копья в руках у стражников тоже обратились в змей…

— Ну ничего себе! — от неожиданности присвистнул Лис.

— Ой, да что это вы в доме свистите, благородный господин! Денег же не будет!

— На вот тебе, не отвлекайся. — Лис вытащил из кошеля серебряный динарий. — Что дальше-то было?

— А что было? — Кабатчик ловко прибрал монету и развел руками. — Вроде бы змеи никого не тронули, только шипели да головами кивали, когда кто с места двинуться хотел. А мальчонка — тот взял да и ушел, куда глаза глядят, а как ушел, так змеи вновь обернулись кто копьем, кто путами. Но только все едино: плыть туда нынче боязно. Сын погибели на воле гуляет.

— Обалдеть, — подытожил Лис, поворачиваясь к графу Квинталамонте. — Ну шо, монсеньор, какие есть мысли?

— Есть, — со вздохом признался Камдил. — Безрадостные. Одна деталь настораживает.

— А конкретней?

— Представить себе не мог, что Федюня умеет свободно изъясняться на валлийском наречии.

Брат Россаль сдавленно кашлянул, пытаясь таким образом привлечь внимание настоятеля Клервосской обители. С самой заутрени аббат безмолвствовал. Он стоял на коленях и, молитвенно сложа руки перед грудью, пристально глядел на распятие, висящее на стене в его убогой келье. Казалось, что душа преподобного Бернара ныне вознеслась в горние выси и пребывает там меж ангелов у престола Господня. После внезапного и необычайного возвращения из Британии он вообще мало говорил, лишь изредка вызывал к себе одного из смиренных братьев и диктовал послание к мирянам, будь то владыки земные или же последние свинопасы. И всякий раз каждое его слово громыхало набатной бронзой и жгло каленым железом.

Вечером в скриптории монахи аккуратно переписывали текст послания, а наутро оно уже отправлялось с гонцами по городам и весям христианского мира.

— Кто прибыл, брат Россаль? — Бернар Клервосский неожиданно вышел из оцепенения и резко повернул голову к ждущему распоряжения монаху.

Брат Россаль опустил глаза. С недавних пор он чувствовал, что попросту не может выдерживать прямой взгляд настоятеля. Он был точно наполнен живым огнем — пламенем божьего гнева, испепелившим Содом и Гоморру. Едва уловив его, любой из братии начинал тут же невольно вспоминать все прегрешения от детских шалостей до сего дня.

— Посланец его святейшества ожидает в трапезной. Я велел накормить его с дороги.

— Он что же, болен?

— Нет.

— Так отчего же ты решил кормить его в этот час? До общей трапезы еще несколько часов.

— Но, ваше преподобие, он устал с дороги. Путь был неблизкий.

— Посвятивший жизнь Божьему служению да не позволит слабости взять верх над повелением Господним. Впрочем, чего другого ожидать от слуг растленного владыки Рима? — Бернар отвернулся, бросив на прощание: — Зови!

Брат Россаль, пятясь, вышел из кельи, оставляя настоятеля наедине с Творцом небесным.

— Отец мой наложил на вас тяжкое иго, — точно вослед ему прошептал Бернар. — А я увеличу иго ваше. Отец наказывал вас бичами, а я буду наказывать скорпионами.

Посланец святейшего папы был крайне раздосадован. Конечно, христианское смирение велело простить не в меру ревностному собрату приказ лишить его — доброго христианина и почитаемого в самом Риме священнослужителя — такой малости, как кусок хлеба после долгого пути. Это было неслыханно, но с чудачествами Бернара Клервосского приходилось мириться. Всякому нынче было известно, что благодать Господня пребывает с неистовым аббатом, а уж пути Всевышнего неисповедимы.

Посланец его святейшества вошел в приоткрытую братом Россалем дверь, плотно зажмурил глаза и вновь открыл их, чтобы быстрее свыкнуться с царившим в келье сумраком. Если не считать слабого огонька, жавшегося к фитилю масляной светильни, неказистое помещение было погружено во тьму. С трудом можно было различить каменное, ничем не застеленное ложе, распятие на стене да темный провал закрытого от солнечных лучей оконца.

— Прикажите подать свечей, — обернулся посланец к брату Россалю.

— Не след! — обрезал аббат Бернар. — Незачем разглядывать земную скверну.

— Но… — начал было пришедший.

— Вы прибыли от римского понтифика, мой благочестивый брат во Христе. Что велел передать его святейшество?

— Прежде всего мне велено было осведомиться о вашем здравии.

— Здравие мое, как и вся жизнь, в руке Божьей. Я не ропщу, но радуюсь, с благодарностью принимая все посылаемое мне Творцом.

— Однако же, — несколько обескураженно начал посланец…

— Dixi.[6]

В келье повисла тяжелая гнетущая пауза. Римлянин не знал, что и сказать. Ему — потомку древнего патрицианского рода — внове было пытаться разговорить спину какого-то провинциального аббата. Бернар Клервосский не соизволил даже повернуться в его сторону.

— Его святейшество, — после тягостного молчания начал визитер, — много наслышан о вашем походе в Британию. Его весьма заинтересовали рассказы о подвигах и чудесах, которые свершались в те дни. В Риме ходят слухи, будто вы лично мечом сразили некоего демона, восставшего из бездны! Святейший Папа велел изъявить вам свое настоятельное желание, чтобы произошедшее было тщательнейшим образом изложено на пергаменте и передано ему. По высочайшему повелению я буду ждать, пока вы не окончите сей труд, чтобы лично доставить его понтифику.

— Не утруждайте себя и меня пустословием. Соберите тех, от кого слышали россказни о моем походе, и запишите их речи.

— Вы отказываетесь?

— Я прошел сей путь и изъязвил чело терниями его с единой целью — исполнить волю Царя небесного. Сей государь превыше всех прочих, и лишь ему одному я служу, и лишь ему даю ответ. Остальные властители суетны и греховны в своей неизбывной суетности.

— Так вы что же, — возвысил голос посланник, — отрицаете святость и непогрешимость наместника святого Петра?