– Расчеты были сделаны по методу Бродовского—Фильке. Вероятность погрешности минимальна. У нас есть еще двести дней, чтобы пожить. Чтобы взять от жизни все. Приготовьтесь, девятого июня…
Камера отпрыгнула одновременно с ведущим.
– Вы смотрите программу «Контакт», гостями нашей студии были… – Журналист по-рыбьи хлопнул ртом. Вытащил папку из-под мышки, сверился с записью: —…представители движения «За чистоту души»…
Экран погас. Лидка отступила в коридор.
– Хорошо, что малой нет, – сказала Яна в наступившей тишине.
– Чертов ящик, – зло сказал папа.
Лидка, незамеченная, ушла к себе.
Ночью маме снова пришлось отпаивать ее каплями. При этом мама клятвенно обещала, что к Светке Лидку больше не пустит. Ни ногой.
* * *
– …Ты доиграешься, Сотова. Одна двойка в четверти, другая двойка в четверти, а там экзамены, которых тебе не сдать с такой подготовкой… Будешь исключена уже не по дисциплинарным соображениям, а из-за плохой успеваемости. Ты понимаешь?
В кабинете завучихи было тепло. Чуть слышно пахло цветами – кажется, астрами. Как на похоронах, подумалось Лидке.
– Ты меня слышишь, Сотова?
– До экзаменов еще полгода, – сказала Лидка, глядя в пол.
– Ты думаешь, что это много? Что у тебя есть время? «С понедельника возьмусь»?
– Нет, – Лидка пожала плечами и в который раз ощутила, что форменный лицейский пиджак тесен и жмет под мышками. – Просто… какая разница? Апокалипсис…
Зависла пауза. Чуть слышно гудел в углу обогреватель.
– И что же? – спросила завучиха другим тоном. – Разве это первый в истории апокалипсис? Разве после него не будет жизни, твоей жизни, Лида?
– Может быть, не первый, – сказала Лидка неожиданно для себя. – Но уж последний, это точно. Для всех.
И замолчала, глядя в пол.
* * *
Рысюк выиграл олимпиаду по истории и получил право без экзаменов поступить в университет.
Лидка получила двойку по контрольной и двойку в четверти. Впервые в жизни.
Она напрасно думала, что ее это не заденет. Одно дело – быть плохой в полутемной прокуренной комнате, в компании таких же плохишей. Другое дело – получать свою тетрадку последней из класса, идти к учительскому столу под многими недоуменными взглядами. Встречаться взглядом с Михаилом Феоктистовичем. Сухо и коротко, как приговор: «Сотова—два…»
Она ждала, что Рысюк сострит. Или хотя бы сварливо спросит: «Сдурела?»
Рысюк ничего не сказал, даже смотреть не стал на соседку по парте. Как будто новоявленная двоечница не была ему ни капельки интересна. Тупо глядя в окно, на стадион, где средняя группа наматывала круги на лыжах, Лидка припомнила, как Рысюк называет учеников двести пятой. «Простейшие» – вот так он их определяет. И нынешнее молчание его не случайно – более того, со ступеньки равных Лидка скатилась для него на ступеньку «простейших», а значит, прежней сварливой дружбы больше не будет.
Она обозлилась. Намеренно, хоть и притворяясь неуклюжей, сбросила на пол Рысюкову книжку.
Грохот вышел, как будто упало жестяное корыто. Весь класс посмотрел на первую парту; Рысюк наклонился и подобрал учебник вместе с рассыпавшимися по полу закладками. На Лидку он так и не посмотрел.
В проклинаемой двести пятой никто не стал бы судить о человеке по его оценкам.
Лидка прикусила губу. Все равно. Сегодня девятое декабря, среда…
Осталось ровно полгода.
* * *
Перед входом на станцию скоростного трамвая ей сунули в руки листовку. Сперва она решила, что это обыкновенная рекламка или там обещание «выгодной работы», – но, механически развернув, споткнулась.
Мужчину на фотографии она узнала сразу, хоть листовка была черно-белая и желтизну лица не передавала. И все-таки это был он – тем более что по верхнему краю бумажки шла строгая черная надпись: «За чистоту души», а в правом нижнем углу имелась эмблема – стилизованное изображение человека в огне. «Так будет со всеми…»
– Девочка, что с тобой?
– Ничего…
Она выбралась из толпы. Привалилась к мозаичной стене; дрожали колени.
Ничего. Она знает, это хорошо, что она знает дату заранее. Всегда можно успеть наглотаться снотворного… Чтобы не плясать факелом, как тот сумасшедший… Или он не сумасшедший, а, наоборот, герой, подвижник?!
Сегодня двадцать первое декабря, понедельник…. Осталось… Сколько же осталось?
Она присела на узкую скамеечку – идущие мимо люди удивленно на нее косились – и вытащила из сумки дневник. Каждый день помечен был числом в кружочке. Так, двадцать первое… Осталось сто семьдесят два дня.
* * *
– Ты не выполняешь задания, потому что не записываешь их?
Химичка оторвала взгляд от распятого на учительском столе Лидкиного дневника.
– Домашние задания необязательны для тебя, а, Сотова?
Лидка моргнула. Химичка взяла со стола кроваво-красную авторучку и снова нависла над Лидкиным дневником, на этот раз с вполне определенной целью; еще два месяца назад Лидка покрылась бы потом при виде такого зрелища.
Теперь записи в дневнике мало тревожили ее.
– Это что еще? – удивленно спросила химичка, на секунду задержав карающее перо.
Сегодняшнему вторнику соответствовала цифра сто семьдесят один. Завтрашней среде – сто семьдесят. Послезавтрашнему четвергу, соответственно, сто шестьдесят девять…
– Ты считаешь дни до экзамена? – спросила химичка, сама, вероятно, понимая всю глупость такого предположения.
Лидка молчала.
* * *
– Я знаю такую компанию, – сказала Светка. – Такой частный дом в пригороде. Они там собираются. Я знаю одного пацана оттуда, так он говорит, что вместе им не страшно. Что конец света все равно будет последний и один для всех. Он свой мотоцикл уже продал… На хрена мне, говорит, теперь мотоцикл…
Светка пододвинулась поближе, глуша Лидку устоявшимся запахом сигарет:
– А восьмого июня, накануне то есть, у них вроде как выпускной вечер. Они сами это так называют… Соберутся, погуляют, словят последний кайф и тихонечко уснут. Все.
Лидка молчала. Сплетала и расплетала пальцы.
– Я пойду к ним, – сказала Светка после паузы. – Погляжу, так ли у них классно, как тот пацан говорит. Пойдешь со мной?
– Когда? – спросила Лидка едва слышно.
Светка задумалась:
– Ну… Я завтра линяю с последних двух уроков… или вообще в школу не пойду. Высплюсь… часиков в двенадцать, пойдет?
Лидка кивнула.
…Гардеробщица подозрительно на нее косилась. В последнее время Лидка слишком часто брала свое пальто задолго до конца уроков.
Ну и что?!
У ворот рядком стояли машины. Бежевые, зеленые и бледно-желтые, они походили на восковые яблоки в снегу. Только одна из них, черная, выделялась и была похожа на изготовившуюся к прыжку пантеру. Мотор у пантеры работал – вилось на морозе облачко выхлопа.
Лидка замедлила шаги. Потом остановилась вовсе.
Наверное, она с самого начала знала, что никуда со Светкой не пойдет. Светка подождет-подождет, да и отправится в пригород одна; а потом можно будет что-нибудь соврать. Светка, правда, не поверит и справедливо обвинит подружку в трусости, но не все ли равно?..
Но если не идти сегодня со Светкой, значит, вообще некуда идти. Сидеть на лавочке в парке – холодно, а возвращаться в это время домой означает нырять в скандал. Казалось бы, такая мелочь – скандал, а все-таки не хочется…
Тоска оказалась такой властной, что Лидка едва не повернула назад. Чтобы покорно отдать пальто гардеробщице и сесть на свою первую парту, на виду у целого класса благополучных, чистеньких, хорошо успевающих ребят. Рядом с Рысюком, который уже почти студент… Который верит, дурачок, что будет студентом! Который пеплом будет, а не студентом, золой будет под развалинами лицея…
Или все-таки пойти со Светкой?
Она подобрала смерзшийся комок снега. Хорошенько прицелилась и запустила в сидящую на изгороди ворону. Промахнулась. Ворона даже не взлетела, только насмешливо покосилась на Лидку бусинкой-глазом.
Разозлившись всерьез, Лидка наклонилась за новым комком. Хорошо бы найти ледышку потяжелее.
– Лида!
Она выпрямилась с ледышкой в руке.
Возле черной машины стоял, сунув руки в карманы длинного пальто, незнакомый мужчина лет сорока.
Нет, знакомый. Определенно знакомый, вот только где…
– Добрый день, Лида, разве уроки уже закончились?
Она плотнее сжала свою ледышку. Перчатка была мокрой.
Этот мужик у черной машины был депутат Зарудный. Она встречала его пару раз в школе – давно, несколько лет назад. По телевизору он появлялся чаще. Особенно теперь, после осеннего путча…
А залепить бы ледышкой по ветровому стеклу, сказал развеселый внутренний голос. Вот было бы лихо. Впрочем, наверное, оно непробиваемое… Но хоть запачкать… Хотя нет. Это он может запачкать, а к Славкиному папаше никакая зараза не пристанет, покуда он ходит в главных советниках.
