Как еще одно убедительное доказательство того, что здесь ни в коем случае нельзя не только останавливаться, но даже появляться, хотя бы и ненадолго, рядом с лежащей недвижно Доброгневой промелькнула испуганная, встревоженная донельзя гадюка. Ее узкое длинное чешуйчатое тело быстро, еле заметно шелестя темно-бурой, насквозь прелой листвой, протекло совсем рядом с девушкой куда-то вдаль, норовя как можно быстрее исчезнуть, скрыться из этих негостеприимных мест.
Непреодолимый ужас затуманил ее разум, когда она увидела посверкивающий кроваво-красным отсветом огромный глаз, злобно устремленный прямо на Доброгневу из гигантского дупла мертвого гиганта, торжествующе возвышающегося над нею буквально в нескольких метрах. Кряк – гневно надломилась большая сухая ветвь, и хищно оттопыренный сук прямо над нею слегка шевельнулся, будто нацеливаясь поудобнее, дабы пригвоздить свою жертву к земле. Чтоб без промаха, навечно.
Не помня себя от страха, она вскочила и опрометью бросилась бежать, не ведая, правильное ли выбрала направление и не заведут ли ее ноги, вместо спасения, еще глубже, еще дальше в эту страшную чащу для неминуемой лютой расправы.
Колючие кусты в бессильной ненависти, не в силах причинить более существенный вред, рвали ее одежду, выдергивая куски ткани; из земли самоотверженно бросались прямо под ноги черные коряги, сплошь покрытые чешуйками гнили и смерти, стремясь задержать ее бег; низко свисающие сухие ветви норовили опуститься пониже и вцепиться ей в волосы. А она все бежала и бежала, пока не рухнула, окончательно выбившись из сил и вдобавок споткнувшись об огромное бревно, прямо на небольшую кучу листьев, но тут же ошалело подскочила от неожиданности, услыхав жалобный стон, раздавшийся прямо оттуда.
Некоторое время она колебалась, но потом женское любопытство пересилило страх, и Доброгнева принялась разрывать листву руками, желая выяснить, откуда здесь появился человек и что он из себя представляет. «А может, и разыскать поляну заветную поможет», – мелькнула в ее голове мысль.
Спустя немного времени ее труды увенчались успехом, и она увидела небольшого худенького старичка.
Тот был почти гол. Кроме грубых штанов и посконной серой рубахи, на нем ничего не было. Зато дедок компенсировал это густой растительностью на лице, настолько пышной, что уже пегие пряди никогда не ведавших гребенки лохм почти полностью закрывали морщинистое лицо. Когда же он тяжело, с усилием, открыл глаза, то Доброгнева вновь слегка напугалась – были они нечеловечески яркими и чуть ли не светились во всей своей изумрудной красе.
«Леший», – озарило ее, но, не подавая вида, что признала хозяина леса, девушка ласково спросила:
– Что с тобою, дедушка? Почто стонешь так жалостливо? Или прихворнул? – и тут же чуть охнула, но на этот раз от непритворной жалости, заметив, что огромное бревно, о которое она споткнулась, лежит как раз поперек старческого живота, вдавив его чуть ли не до позвоночника. Попытка приподнять его успехом не увенчалась, и после получасовых безуспешных усилий, истратив на них остаток своих сил, Доброгнева устало растянулась рядом со стариком на земле, пожаловавшись заодно как бы в свое оправдание:
– Тут ведь богатыря надобно, не менее. Поди-ка сверни такую махину с места. Вон она какая толстая.
Затем, слегка передохнув, уже повнимательнее оглядевшись по сторонам – глухой страшной чащи будто и в помине не было, лес кругом обычный, – узрела достаточно внушительную на вид жердь, по толщине больше напоминающую бревнышко. С трудом подтащив его и пропихнув под бревно, она сумела снять завалившую старика колоду с его живота, а затем и вовсе сдвинула ее так, чтобы дед оказался полностью на свободе.
За все время этой трудоемкой операции старичок даже не открывал глаз, молчал, лишь изредка жалобно постанывая. Зато потом, когда девушка уже сделала все возможное, он почти сразу, хотя и с немалым усилием, вскочил на ноги и благодарно ей заулыбался, по-прежнему не говоря ни слова. Да и улыбался он как-то странно: почти не открывая рта, одними глазищами, обдав ее изумрудным жаром.
– Никак оклемался, – заулыбалась в свою очередь и Доброгнева и тут же – сумерки уже сгустились, ночевать одной в лесу без огня, без воды и еды представлялось делом не очень-то приятным – перешла к делу: – А ты мне дорогу к поляне не покажешь ли? Поди-ка, все тропки в своем лесу знаешь.
Старичок смотрел непонимающе.
– Полянка здесь заповедная где-то есть, – пояснила терпеливо девушка. – А в середке у нее круг вытоптанный. – И для верности показала руками, что именно она имеет в виду.
Дедок, кажется, понял. Во всяком случае, он утвердительно закивал, отчего пегие с зеленоватым отливом волосы заколыхались из стороны в сторону, периодически открывая его уродство. Левого уха у старика не было.
– Ты, милая, совсем недалече от нее будешь, – наконец вымолвил он. – Пойдем-ка провожу, а то места тут глухие, зверье непуганое, еще обидит ненароком кто-нибудь. – И он лукаво посмотрел на Доброгневу.
Охотно приняв его предложение, девушка послушно двинулась за ним по неприметной тропке, откуда ни возьмись появившейся в негостеприимном лесу. Идя следом за стариком, она пыталась угадать, вправду ли хозяин леса искренен с нею в своем желании довести до нужного места или, проводив с часок и окончательно запутав, возьмет и исчезнет где-нибудь в зарослях кустарника.
Как бы почувствовав ее опасения, дедок, до того шустро рысивший по тропке, неожиданно остановился, повернулся к ней.
– Ты, милая, – вновь певуче обратился он к девушке, – дурного в голову не бери. Ведь и зверь лесной добро, ему содеянное, помнит накрепко, злом не откликнется. Конечно, у людей не всегда так, однако...– старичок, не договорив, вздохнул сокрушенно и, махнув рукой, потрусил дальше по тропке. Впрочем, главного он уже добился – Доброгнева без опаски последовала за ним, стараясь поспевать за далеко не старческой рысцой.
«И ведь не колко ему, – подумала она. – Я вот в сапогах, но и то чую, как в вошву[9] всякие сучочки да иголки впиваются, а ему все нипочем. Что значит хозяин леса». Слова «леший» Доброгнева избегала сознательно, даже в мыслях не употребляя его – мало ли, еще обидится.
Спустя недолгое время сумерки уже сгустились, но тут как раз подошел конец и их краткой совместной прогулке.
– Вон оно, – кивнул дедок, выйдя из плотного скопления деревьев, тесным кольцом сгрудившихся возле небольшой полянки. Прямо посереди ее, почти вплотную друг к другу, стояло несколько приземистых каменных глыб высотою в три-четыре человеческих роста, а то и побольше. Они образовывали небольшой, метров семь-восемь в диаметре, круг, внутри которого царила непроглядная тьма, веявшая на все окружающее тяжелым могильным холодом, который Доброгнева почувствовала еще на самом краю полянки.
– Жуткое это место, – нервно хихикнул старичок и пытливо спросил девушку: – Может, передумаешь? Сама поразмыслишь не спеша, глядь, да и ответ найдешь, который тебе надобен.
Доброгнева и впрямь заколебалась поначалу, но слова спутника оказали на девушку почему-то противоположное действие. Она резко тряхнула головой, упрямо сцепила зубы и, чувствуя, что появившейся решимости хватит ненадолго, быстро пошла к камням, ярко чернеющим даже в густо-фиолетовых сумерках. Сделав два-три шага и вспомнив, что не поблагодарила деда за показанный путь, она повернулась было к нему, но того уже и след простыл.
– Жаль, – вздохнула она и ускорила свой шаг, замедлив его лишь в паре метров от ближайшей щели. Зияющий внутри мрак неожиданно показался ей пугающим и даже отталкивающим, сказать точнее, словно предупреждающим о чем-то. Доброгнева в нерешительности остановилась. Тело девушки охватила мелкая нервная дрожь. Этот озноб был вызван не только испугом. Через узкий проход между камнями явственно несло стужей. Воздух перед входом был значительно холоднее, чем в лесу, к тому же выходил он не беззвучно, а с каким-то хрипловатым придыханием, перемежаемым время от времени легким сухим шелестом. Все это неожиданно напомнило ей... дыхание бабушки, причем именно в ту ночь, когда та умерла.
На какое-то мгновение ей даже почудилось, что она и впрямь слышит сухой, еле различимый голос умирающей старухи с почерневшим от удушья лицом и широко раскрытыми от ужаса глазами, видящими то, что дано узреть простому смертному, да и то не каждому, только перед самой кончиной. Увиденное, по всей видимости, настолько перепугало умирающую, что она из последних остатков сил пыталась спрятаться, скрыться, но в маленьком тщедушном теле сил хватало лишь на то, чтобы чуть посильнее сжать руку внучки. При этом она все время продолжала еле слышно лепетать что-то нечленораздельное, отчаянно отказываясь от того неизбежного, что предстало перед ее глазами во всем своем ужасе. И судорожно метался из стороны в сторону робкий огонек лучины, совсем недавно горевшей ровным ярким пламенем.
