Операция прошла удачно. Но каждый день ей приходится делать специальную зарядку, придерживаться строжайшей диеты.
Удивительно, Савелий Крамаров заболел с разницей в два месяца. Ида выжила, а он, к сожалению, — нет. Не выдержал «химии».
Помню Ведищева сказала тогда:
— Ох, он мечтал дожить да свадьбы своей любимой дочки Басеньки. Мне кажется, что он очень сильно страдал из-за того, что не мог в Америке реализоваться как актер. Он «не взял» язык и, несмотря на свой талант, не мог претендовать на главные роли. Да и глаза он зря восстановил, прежние придавали колорит…
Я опять испытал волну апатии, прошлое сталкивалось с будущем, которое для меня пока еще было настоящим и посылало на меня «брызги пенного шквала». Забавно, а эти стихи уже существуют, или они живут только в моем сознании?
«Кроме моря и неба,
Кроме мокрого мола.
Надо хлеба мне, хлеба!
Замолчи, радиола…»
Впрочем, Рубцов где-то в семидесятом погиб, так что стихи цитировать можно [8].
Глава 5
…Хорошо, что в отряде нет знающих про фамилию Руковер. Иначе кто-то обязательно бы просветил публику о профессорском сыночке. И вмиг моя умелость вызвала бы вопросы. А пока я обычный рабочий паренек их трудового народа. Еще сказал, что с восьмого класса каждый год в экспедиции работал. Чтоб не попасться добавил: в Киргизии.
Ну а что ж — экспедиция всегда была моим любимым делом после весенних запоев. В тайге, в горах, в степи или в песках я здоровел, благодаря детоксикации путем регулярной физической нагрузки, чистого воздуха и отсутствия вино-водочных магазинов. И учился ставить палатки, рубить временные амбары «на ножках», чтоб зверек не забрался, пилить и колоть дрова, мыть лотками пробы в ручьях, проводить радиометрическую съемку, бить канавы по склонам гор и бить ноги в маршрутах, сопровождая геолога. Помнится в Киргизии работали на Чон-Алайском хребте недалеко от семикилометрового пика Ленина. Горы Киргизии (в будущем — Кыргызстана) геологически молоды, физический рельеф местности отмечен резко приподнятыми вершинами, разделенными глубокими долинами, так что работали на киргизских лошадках — мохнатых, низкорослых и привычных к горам. Сидишь на лошадке, боясь смотреть в сторону пятикиллометровой пропасти, а она невозмутимо трусит по скальной тропе, ухитряясь срывать травинки и цветочки по обочине.
Я туда попал после освобождения со строгого режима по причине острого туберкулеза. На зоне, естественно, лечили — кололи антибиотики, добавили в рацион масло и молоко, но так как оставалось мне сроку всего полгода, то не стали отсылать в специальную зону для тубиков, а выпустили досрочно. Четыре года я отмотал на сучьей зоне № 9 в Калининграде, бывшем Кенигсберге. Главное — ни за что: за невероятную случайность.
Совершенно идиотская тогда сложилась ситуация.
Я работал ВОХРовцем на железной дороге и в этот день охранял вагон со взрывчаткой. И пытался отогнать от него какого-то пьяного. Здоровенный мужик на мои окрики не реагировал, лез напрямую по путям. Даже выстрел из револьвера в воздух его не смутил. Пришлось взять охломона на прием, на обыкновенную мельницу с захватом руки и перекатом через спину. Уронил я его мягко, чтоб не покалечить, буквально усадил на песок, там была кучка золотистого песка, им присыпали мазут из букс на путях. А он, вдруг, взвыл, задергался, будто ему в задницу раскаленный штырь воткнули. Я его пошевелил, а он еще громче взвыл и сознание потерял. Что делать, вызвал по рации скорую. Та приехала вместе с милицией, и вскоре выяснилось, что действительно нарушитель напоролся на штырь от арматуры, скрытый в песке. Штырь, естественно, был холодный, но вошел на мою беду прямо в прямую кишку, и довольно глубоко. Вообщем, пострадавшего увезли в к проктологам, а меня, вызвав начальника караула, сняли с поста, обезоружили и прямиком в ментовку, в ОВД Ленинского района.
И, хотя виноват я не был — если бы, даже, нарочно таскал этого парня по территории, роняя изредка, то специально именно так уронить не смог и за десять лет, все равно завели на меня уголовное дело и влепили ПЯТЬ лет за нанесения тяжких телесных. Наизусть я ту статью выучил за годы отсидки: «Статья 108. Умышленное тяжкое телесное повреждение.
Умышленное телесное повреждение, опасное для жизни или повлекшее за собой потерю зрения, слуха или какого-либо органа либо утрату органом его функций, душевную болезнь или иное расстройство здоровья, соединенное со стойкой утратой трудоспособности не менее чем на одну треть, или повлекшее прерывание беременности, либо выразившееся в неизгладимом обезображении лица, — наказывается лишением свободы на срок до восьми лет».
Помнится я в последнем слове пытался доказать, что был на службе и что порванная жопа никак не укладывается в эту статью. Публика посмеялась, а судья с подлипалами (народными заседателями) удалился пить чай и решать мою судьбу. Скорей всего срок вычислили с учетом первой судимости за кражу, хоть и снятой.
Впрочем, не был ли я под шафэ, не стал бы связываться с этим уродом, как и он — не будь пьяным не попер бы по путям товарной станции. Но он был смазчиком и привык там ходить, там вокруг почти все работали на железке…
Так вот, после освобождения и походил с месяц в тубдиспансер, а потом махнул в горы. Кумыс, мумие (сам собирал и сам на водной бане варил) горный мед, чистейший воздух, физические нагрузки. Кем я там только не работал: и маршрутным рабочим, и канавщиком, и поваром, и конюхом…
И в этой партии, проводящей исследования в стороне от Витима по Витимо-Патомскому нагорью, я не был пацаном на подхвате, сразу показав и мужской опыт, и таежную умелость. Силенок, конечно, не хватало — моё новое-старое тело было баловано и лениво, как и сам я в детстве. Но уже с первого костра и первой похлебки на отряд из семи человек я заявил о себе профессионально. И слышал, как начальник отряда сказал поварихе Софье, что им повезло с маршрутным рабочим, только пока слишком загружать пацана не стоит.
Все было стандартно: самолетом до Бодайбо, потом в партию, приютившуюся рядом с рабочим поселком Мамакан, который создан на впадении реки Мамакан в реку Витим. Поселок молодой, создан рядом с такой же новенькой гидроэлектростанцией по заданию Лензолото. Все тут направлено на золото, которое, говорят, в этих речках все дно устилало. Читайте Джека Лондона, тут так же много желтого металла, как и в его рассказах, но никогда не было золотой лихорадки.
По ручьям и руслам рек работают гигантские драги, а в отвалах возятся частники, добывая по-мелочи. В одной из драг в той, прошлой моей жизни, мне — тогда журналисту показали небольшую пирамидку из золота:
— Поднимешь, твоя будет.
Не поднял, вес у нее запредельный и гладкие грани скользят между пальцами, как и вся моя прошлая жизнь просквозила.
Но наша партия не ищет новые залежи, она — ревизионная, проверяет уже разведанные места, уточняет предполагаемый объем минералов. Тут вообще-то богатейшие залежи не только золота, полно слюды, есть уголь, есть никель… много чего есть. Север. Повезло России на таких землях раскинуться.
В партии протоптались пару дней — ждали вертолет. Он и закинул наш отряд вглубь тайги в долину между двух сопок. Поставили четыре палатки — для начальника отряда, одну для таборщицы и еще одну в качестве амбара. В большой армейской разместились и мы, споро сколотив нары из привезенных досок.
По законам графоманства тут-то мне, как попаданцу, проявить необычайные знания таежника, медведя завалить или уникальное месторождение отыскать… Я поступил проще — научил повариху печь хлеб в скальной пещерке. Разжигаем там костер на пару часов, потом выгребаем угли и заслоняем вход плиточником, засыпав песком щели. За неимением специальных форм тесто положили в кастрюльки и миски, выстелив их пергаметной бумагой. Её у геолога под шлихи [9] много. А шлихи мы моем по старинке — лотком. В точности, как у Джека Лондона в «Золотой лихорадке».
