На низовом уровне близкие по духу борцы с самодержавием друг с другом не скандалили. У одного «пионерского костра» частенько сиживали социалисты-революционеры и социал-демократы. В другом «пионерлагере» банкеты проводили кадеты в обнимку с октябристами и земцами. Спорили, конечно, но в меру, без фанатизма и мордобоя. Салон богатых людей Москвы вчера мог принимать Милюкова с Аникиным, а сегодня двадцатишестилетнего Льва Давидовича Бронштейна.
Иначе обстояло дело в эмиграции. Скрывшись от преследования охранки, партийные лидеры даже в пределах одной партии отчаянно грызлись между собой по любому, самому малосущественному теоретическому положению. Что уж тут говорить о диспутах между различными партиями. Все это отчаянно вредило делу революции. По понятным причинам съезды запрещенных партий проводились за границей империи. Представители низовых комитетов, с большим риском собирались на эти мероприятия. Им, ведущим реальную борьбу в условиях подполья, позарез были нужны четкие инструкции, дающие конкретную цель и способы ее достижения. Вместо этого на них обрушивались споры о трактовке того или иного положения программы партии. Наставления они, конечно, получали, но их качество оставляло желать лучшего. Приезжающие из России революционеры-практики едко называли эмигрантов теоретиками и литераторами, коих в эмиграции действительно было подавляющее большинство.
В целом эсеры и социал-демократы друг друга поддерживали, но вот кассы и «окна» на границах у каждой партии били свои.
— Дима, я попробую выйти на социалистов, а ты поищи контакт с эсерами. Нужны надежные «окна» на границе.
— Заметано, найду и срезу переправлю Никитича.
— Планируешь сам?
— А ты бы доверил это сокровище незнакомым людям?
— М-да, проблемка, блин.
— Старый, а по поводу НАШИХ дел, ты что-нибудь надумал? — интонацией Зверев очертил круг интересов.
— Ну, ты, Зверев, загнул! Когда?
— Да понимаю я, но кушать очень хочется, — уныло ответил Зверев анекдотом о голодных китайцах.
В некотором смысле он действительно был голоден. Активной натуре Дмитрия Павловича не хватало бурной деятельности, сопряженной с выбросом адреналина. По пути из Питера два «заговорщика» всерьез обсуждали способы изменения истории России. Нет, они не сошли с ума и поначалу вполне корректно рассматривали варианты воздействия, но каждый давал непрогнозируемый результат. Переселенцам явно не хватало знаний и… денег. В конце концов, изрядно набравшись, ибо кто же на сухую станет решать мировые проблемы, друзья совсем раскрепостились, и фантазия полилась, что тебе Ниагарский водопад. Где-то ближе к концу «конференции», Димон выдал гениальное предложение — к маю-июню семнадцатого года нацепить на шею Корнилову с компанией белогвардейских генералов радио-ошейники и принудить их пойти на вооруженный мятеж. При этом назначенные диктаторы должны были следовать директивам некоего тайного общества, во главе которого Зверев естественно видел себя с Федотовым. Первейшей задачей диктатуры было доведение господина Кайзера до суицида, после чего приведение к руководству державой товарища Сталина. Так сказать, новый вариант программы минимум и максимум.
На эту эскападу Федотов пустился в нудные рассуждения о методах кодирования. Из его словоблудия вытекало, что без полупроводников миниатюрную аппаратуру с серьезным кодированием им не получить и они рискуют обезглавить штаб.
— Представляешь, ушла в эфир радиограмма, обычная, без всякого спец кода и все наши мужики лишились черепушек. Нам такое надо? — Федотов и не заметил, как лютых противников советской власти переиначил в «своих мужиков». Знали бы они об этом.
К счастью, даже напрочь отравленные алкоголем мозги, дали обоим переселенцам мудрый совет — друзья, а не пойти ли вам в койку? Друзья, т. е. пьяницы, согласились, но голова на следующий день болела не по-детски. Наверное, от слишком умных мыслей.
Сейчас Борис догадывался, что конкретно терзает Зверева, но на помощь не спешил.
— Старый, об экономических волнах я читал, но ты что-то говорил о технологических укладах.
— В самом деле? — что-то такое Федотов смутно поминал.
— Я же никогда не пьянею, т. е. все помню, ну почти все, — поправился под скептическим взглядом бывший морпех.
— Странно. Неужели, я вещал об укладах? Ты понимаешь, я только однажды прочитал об этом статью, и то по диагонали.
— Ты даже что-то рисовал, да вот же, — Димон достал из кармана аккуратно сложенные листочки бумаги. — Сам же просил сохранить для истории, — в голосе явно обозначился яд.
— М-да, чудеса и только. Самое интересное, что все это похоже на рисунки из той статьи. Это конечно ерунда, но может, что и пригодится, — Федотов убрал «сохраненное для истории», — Я вот что подумал. Кондратьев доказал, что самые большие кризисы происходят при сложении нескольких минимумов коротких и средних волн. А что мешает подобные рассуждения применить к истории? Я имею в виду спрогнозировать революцию? Обрати внимание. К семнадцатому году народ вооружат до зубов, это раз. Приплюсуй пик протестов и деморализацию власти, это как бы аналоги минимумов средних и коротких волн в экономике. И что из этого следует? А то самое, что дедушка Ленин назвал: «Низы не хотят, а верхи не могут». Бац! Вот тебе и начало «Великой депрессии».
— При чем здесь Великая депрессия? — от такого поворота мысли Старого морпех ошалело замотал головой. — Депрессия, это же, блин, тридцатые годы!
— Димон, совсем нюх потерял? Мы же о большой смуте, сиречь о революции.
— Эт, так бы и сказал. Только, что же в том непонятного?
— А то, что до семнадцатого нам и рыпаться нечего.
— Так ведь вроде так и решили.
— Решили, решили, — проворчал Федотов, раздосадованный, что его гениальности опять не заметили, — зато теперь мы вооружены самой передовой в мире теорией.
— А Сталин?
Имя кумира прозвучало с вызовом, а Димон выглядел молодым бычком, рискнувшим дать бой за рогатую подружку.
— Не рано?
Ответ прозвучал подчеркнуто жестко:
— На рано! Сталин это личность!
«Черт побери, да какая цеце тебя укусила, — Борис давно подметил отношение товарища к Иосифу Виссарионовичу, но фанатизмом морпех не отличался. — Думаем. Поза, упрямо сдвинутые брови. Блин, да ведь это заявка на лидерство. Конечно, можно спустить на тормозах, но оно нам надо?»
— Личность, личность, — тоскливо протянул Борис. — Димон, да он сейчас младше тебя, а ты говоришь личность. Ты к своим двадцати семи отслужил, побывал в бандитах и получил высшее образование. Может даже успел сделать что-то доброе, а стал ты личностью? Стал, конечно, но не вселенского же масштаба. Так с чего ты взял, что Сталин сейчас это тот Сталин, который подмял под себя полмира? Даже к концу гражданской войны он, по большому счету, никто и звали его никак. Сталиным он стал к сороковым годам, пройдя дикую драку по превращению СССР в мировую державу. А если теперь многое пойдет не так, как сложилось тогда? Ты же психолог, тебе ли не знать, что при изменившихся условиях его характер, может оказаться не оптимальными под новую задачу, и это еще мягко сказано! Личность, говоришь, а ты читал его работы, а анализировал решения, или, как всегда искурил букварь на двоих? А ну-ка напомни дату его рождения!
— Ну, эт…
— Не перебивай! — Борис жестом остановил, пытавшегося что-то вставить морпеха. — Димон, ты чем думал, начав этот разговор в кабаке?
— Вроде бы…, — пошел на попятную психолог без практики.
— Хочешь сказать, получилось само по себе, взяло и получилось? А может от спермотоксикоза поехала крыша? Так сними себе шлюху и вспомни где у нее гланды.
Упоминание о шлюхах задело морпеха за живое:
— Борис Степанович!
— Хрен тебе на всю морду, а не Борис Степанович! — рявкнул Федотов, да так, что на них обернулись даже от дальних столиков. — Я к тебе в лидеры не набивался.
Выделяя заглавные буквы, Борис стал говорить размеренно, будто вбивая гвозди в башку собеседника:
