Как только сможешь открыть глаза, сразу и пойдём. А пока выкинь всё из головы и отдыхай — набирайся сил. Они тебе ещё понадобятся.
Обычные вроде бы слова, но как же радостно мне было их услышать. Они согрели душу и наполнили энергией всё тело. Да, ситуация была у нас непростая. Да что там говорить — сложная и смертельно опасная была ситуация. Но, зная, что рядом со мной находится верный боевой товарищ, который не дрогнет в сложную минуту, я верил, что мы сможем всё преодолеть и вырваться из этой ловушки.
Полностью удовлетворившись услышанным, проинформировал лейтенанта о том, что повязку я самостоятельно снял и что теперь я вновь имею возможность видеть.
— Правда? А как глаза, болят? — широко открыл глаза тот, пытаясь разглядеть мою голову.
— Терпимо, — ответил я, вновь удивившись тому факту, что прекрасно вижу в темноте.
А ведь я действительно видел. И изумление в глазах лейтенанта, и его двухдневную щетину, и помятую гимнастёрку, и лежащую на полу винтовку-мосинку.
— Это очень хорошо. Теперь у нас появляется шанс, — обрадовался Воронцов. — Так значит, ты действительно видишь и не ослеп?
— Вполне, — пространно ответил я, не став рассказывать о том, что теперь я не просто вижу, а могу по части ночного зрения составить конкуренцию сове или кошке.
— Раз так, то это другое дело. Теперь давай думать, как будем отсюда линять. Впрочем, тут и думать нечего. Нам нужно из подвала незаметно для противника выбраться на сторону, ведущую во двор. Переулками пробираться к краю города, там недалеко лесопосадка, а дальше лес начинается. Если сможем незаметно туда проскользнуть, то, считай, половину дела сделали. Вряд ли немцы в лесу сейчас есть. Впрочем, все, конечно, может быть. Но там уж как повезёт.
— Хороший план, — согласился я и, посмотрев на лежащую рядом с лейтенантом винтовку с примкнутым штыком, и спросил: — Это нашего убитого часового? Сколько патронов есть?
— Пять, — ответил тот и, положив её на колени, добавил: — Я проверил.
— Это хорошо, — кивнул ему в очередной раз, забыв, что он ничего не видит, и стал с критической точки зрения рассуждать о предложении: — Товарищ лейтенант, дело в том, что хотя Ваш план и хорош, в нём есть существенное количество недостатков.
— Каких?
— Ну, например, Вы совершенно упустили из вида тот факт, что городок полон немцев. А это значит, что, пробираясь через улицы и переулки, мы с огромной долей вероятности нарвёмся либо на патруль, либо на обычных солдат, которые вышли на улицу по своим делам, например, в туалет.
— Тогда что ты предлагаешь? Тут сидеть? И ждать, пока они пойдут в наступление? Так это ничего для нас не изменит. Эти уйдут, другие придут. Тем более что эту больницу немцы под своих раненых уже приспосабливают. Дальнее крыло вроде бы не пострадало, я слышал их речь через завал. Они там чего-то суетились. Знамо дело, своих раненых сюда свозить будут, медицинское оборудование-то кое-какое, наверняка, осталось. Вот и устроят в том крыле лечебницу. И обязательно прочешут местность до последнего чулана, немцы — они знаешь, какие дотошные? Так что оставаться тут нельзя.
— Я этого и не предлагаю. Я предлагаю другое — не пробираться пешком, а захватить какой-нибудь транспорт и выбираться из города на нём.
Услышав моё крайне необычное предложение, Воронцов не смог вымолвить ни слова, а лишь открыл от изумления рот.
Я не стал спешить с деталями плана, давая ему время на осознание замысла моего дерзкого предложения.
Через пару секунд лейтенант вышел из ступора и прошептал:
— Ты с ума сошёл? Как мы с тобой вдвоём твой транспорт добудем? Там же немцы!
— Ясно, что не японцы, — хохотнул я и, решив больше не тянуть, рассказал детали плана.
А он, в общем-то, был прост: мы выбираемся из здания, нападаем на стоящую неподалёку машину и уезжаем.
— Да ты сумасшедший! Немцы же нас увидят! — крутя пальцем у виска, обалдевал тот.
— Ну и пусть видят.
— Но, они начнут стрелять! И нас убьют!
— С чего бы это? Я имею в виду — с чего бы им по нам начинать стрелять? Зачем им это? Город их. Любая машина, которая едет, автоматически считается тоже их. Ну, а если уж остановят, то Вы сами сказали, у нас есть пять патронов.
— Ишь, какой боевой! Думаешь так легко в человека стрелять?
— Думаю, что в человека стрелять — тяжело. А вот во врага — легко, — отрезал я.
Тот посопел, а потом раздражённо произнёс:
— Да нечего спорить! Всё равно не подходит твоя идея! Я водить не умею, так что, считай, наше дело — керосин.
— И совсем не керосин. Я умею водить. Я и поведу.
— Это где же ты научился?
— Думаю, что в Осоавиахим.
— Вспомнил?
— Нет, — помотал я головой. — Вспомнил только, что водить я умею. И как скорости переключать, знаю. А где я мог этому научиться? Только в Обществе содействию обороне, авиационному и химическому строительству. Вот и сказал.
— Правильно. И нормы ГТО сдавал.
— Готов к труду и обороне, — тут же расшифровал я и добавил: — Вспоминается наш комсомольский лозунг: «Каждому комсомольцу — военную специальность».
— Так оно и есть, — согласился Воронцов.
Он явно хотел было ещё что-то сказать, но устало опустил руки и надолго замолчал.
Вновь дал ему время подумать, и после минуты тишины произнёс, подведя его к нужной мысли.
— Одним словом, машину я вести могу. Осталось только её добыть, но, как мы видим, с этим нам повезло. Грузовик стоит недалеко. А водитель ушёл. Лучше варианта нам не найти.
— Но почему не пешком-то? Ведь проще же на своих двоих! Зачем связываться с техникой⁈
— А затем, что, посуди сам, пробираясь по кустам и дворам, мы с очень большой долей вероятности будем обнаружены и уничтожены. — Как-то незаметно перешёл я на «ты». — Поэтому этот вариант выхода из города отпадает. Остаётся один — выбираться прямо сейчас, причём на виду у немцев. Выход из города с помощью автотранспорта — самый лучший вариант из всех возможных. Повторяю, они никогда и ни за что не подумают, что тут, среди их боевых порядков на их же машине разъезжают красноармейцы.
— Хорошо, пусть так — не подумают. А
