эти передал, его Пашкой кличут, он Сомову племянником приходится, я его по случаю знаю. Медсестричка, которая тебя к нему вызвала, очень точно его описала, и часовой вас тоже приметил. Так что, господин Шафрин, ты мне сейчас всё как на исповеди расскажешь. Нет, лыбишься, думаешь, я тут шутки шучу? Небось, когда Прохорова резал, так же веселился?
Сергей ухватил Юткевича за левую ладонь и сломал кончик мизинца. Агент взвыл, такой адской боли он давно не испытывал. Но Травин не останавливался, сломал следующий палец, а потом и средний.
— Пальцев у тебя ещё семь, — сказал он. — Ты, как решишь, что готов говорить, кивни, но не тяни, а то в носу ковырять нечем будет.
Юткевич сдался почти сразу, хотя тремя пальцами дело не ограничилось. Поначалу он закивал головой, плюнул в мучителя, стоило вытащить кляп, и начал угрожать, но после того, как Травин слегка расплющил ему коленный сустав, сжав в горсти, разговорился. Действительно, были у Казимира Фадеевича грешки и перед старой, и перед новой властью, да такие, что по революционным законам ему грозил расстрел, на этом его и поймали. Год назад к нему домой пришёл человек, невысокий, с козлиной бородкой, показал фотографию Юткевича с командиром Первого эстонского полка на фоне виселиц, на которых комиссаров повесили, ещё пару других, документы липовые, по которым Казимир конфискованное имущество получал. За молчание гость почти ничего не требовал, даже платить обещался, и не обманул. Юткевич заработал больше десяти тысяч, передавая этому человеку информацию из адмотдела, первое время — из страха, а потом даже втянулся. Настолько, что когда ему приказали убить Сомова, вместо этого инсценировал для него преступление прямо в камере. Наниматель был недоволен, правда, когда Сомов сбежал, мнение изменил и премию подкинул, аккурат три тысячи найденных в пакете рублей.
Сразу после выписки агент угро возвращаться на работу не собирался, ему обещали проход через границу в Изборск, а оттуда — в Таллин, и там же обустройство, и, судя по паспорту с эстонским гербом, обманывать не собирались.
— Так кто этот человек? — уточнил у него Сергей. Ответы Юткевича он старательно записывал — под подушкой каталки нашлись листы бумаги и карандаши.
Юткевич называть нанимателя не хотел ни в какую, но потом всё-таки сказал, что приметы знает, вот к примеру цвет глаз, или что борода есть. Травин старательно всё записал, старик тяжело дышал, жалуясь на боли в груди и давя на свой возраст.
— Вы его точно отыщете, — он старательно всхлипывал, — я не знаю, как его имя, клянусь вам, товарищ Травин, пожалуйста, больше не бейте.
— А ты вспоминай получше. Если голова тяжёлая, могу ухо оторвать, сразу полегчает. Пашку откуда знаешь?
— Вот те крест, — Юткевич попытался перекреститься, забыв, что рука привязана, заплакал, — первый раз пацанёнка видел, что с Митричем он родня, и знать не знал. Хорошо, хорошо! Вспомнил, видел я, как этот бородатый в столовую ходил, что у вокзала, в артельную. Он сейчас побрился, гад, думал, не узнаю я, а у меня глаз алмаз. Только в зал он на минуту зашёл, с Фейгиным за столом чуток посидел, а потом наверх поднялся.
— С Фейгиным, это который директор ломбарда? Фейгина ты знаешь, а как твоего дружка зовут — нет? Ваньку не валяй, ни за что не поверю, чтобы работник уголовного розыска, да имени местного жителя выяснить не смог. Давай так, ты мне имя назови, а я тебе глаз оставлю. Левый или правый?
Люди Меркулова приехали в два пятнадцать. Травин передал им скулящего агента угро, который за полтора часа превратился из бодрого пожилого человека в старика, запись допроса, фотографии с паспортом и деньги. Роман Обручева он оставил себе. Сотрудники особого отдела были немногословны, они упаковали Юткевича в мешок, бросили на каталку и вывезли в коридор, а Сергей остался в одиночестве. На кровать он ложиться не стал — та вся пропиталась потом и мочой, встряхнул одеяло, постелил на пол, положил книгу под голову и заснул. Утром его разбудила санитарка, которая принесла завтрак на двоих.
— А где второй больной? — спросила она, и узнав, что Юткевич самовольно себя выписал, оставила Травину две порции ячневой каши, большой шмат сливочного масла, половину круга кровяной колбасы и целый каравай хлеба.
* * *
Обувная лавка Чижикова располагалась в полуподвале клуба фабрики «Шпагат» на Нарвской улице. В первом помещении рябой приказчик предлагал покупателям обувь известных советских марок, а в дальнем сам хозяин, Яков Чижиков, делал туфли и ботинки на заказ. Делал он их плохо, но заказчики, а точнее заказчицы, всё равно шли.
— Мадам, ваша чудесная нога достойна туфлей царицы, — говорил он, — разве можно такую прелесть прятать, простите, в сапоги.
Мадам хихикала, краснела, поджимала пальцы чудесных ног, прикрывая дырку на носке, и доставала кошелёк. Туфли носились до кровавых мозолей, а их обладательница рассказывала своим подружкам, какой это замечательный обувщик — Яков Чижиков.
Пролётка подкатила к лавке в начале десятого утра, в понедельник в это время покупателей почти не было, и Чижиков сам стоял за прилавком, ковыряясь в куске кожи. В пролётке, кроме извозчика, сидели трое, двое спустились в лавку, а один остался снаружи.
— Прошу, товарищи, — Чижиков радушно улыбнулся, — что желаете, сапоги, ботинки? Есть любые размеры. Вот у вас, товарищ, пять с кувырком, расхожий размер, и сандалии подберём, и туфли летние, фабрики Скороход, самого модного фасона.
Он приблизился к одному из посетителей, размахивая примерочным шнурком, мужчина чуть отстранился, потянувшись к оттопыренному боковому карману, и тут ему в горло снизу вверх вонзилось сапожное шило. Оно прошло через ротовую полость, проткнуло верхнее нёбо и проникло в гайморову пазуху. Посетитель дёрнулся, пытаясь отвести голову назад, Чижиков оставил шило в ране и бросился наружу.
— Держи его, — заорал второй посетитель, выхватывая пистолет.
Тот, что стоял снаружи, слов не услышал, но среагировал, потянулся к нагану, расстёгивая кобуру. Чижиков его оттолкнул прямо на лошадь, бросился вниз по улице, но мужчина устоял, выхватил револьвер и несколько раз выстрелил. Обувщик как раз в этот момент упал, поскользнувшись, пули прошли у него над головой, Чижиков прыгнул вправо, цепляясь руками за булыжники, скрылся на Ильинской улице.
— Гони, — тот, что выбежал из лавки, прыгнул в пролётку, кучер хлестнул лошадь вожжами, стрелявший на ходу запрыгнул к товарищам, они вылетели по Ильинке на Лесную, но бандита и след простыл.
* * *
На работу Травин пришёл к двенадцати, Надя утром пришла в себя и при виде
