дед в любом случае за тобой приедем. Коли захочешь остаться там, то
лично скажешь об этом.
— Не захочу! Нет и нет, — торопливо предупредила Дуня. — Если будут говорить, что хочу, знайте, что врут! Они такие!
— Неволить не будут, — оборвал начинающиеся причитания отец. — Не забывай, там твои
двоюродные бабки живут. В обиду не дадут. Они понимают, что тебе вырасти надо, замуж
сходить, деток нарожать и наш род сделать сильнее.
— Коли так… — нехотя смирилась Дуня, хотя в любом случае поздно было трепыхаться, всё
уж давно было обговорено.
— Знаешь же, что нельзя было иначе.
— Да, знаю. Но тревожно мне… и Якимка опасность чует.
— Чует, говоришь? Он же дурачок!
— Вот то-то и оно, а лаз долбит, как камнегрыз какой-то, и торопится, день с ночью путает.
Вячеслав надолго задумался, а Дуня стояла рядом.
— Тогда тебе за монастырскими стенами будет безопасней. Я бы и Машеньку туда отправил, но за неё надо припас давать, а у нас сейчас не с чего. Мало не дашь — урон чести, а по
достоинству неоткуда взять.
Не успела Дуня тяжело вздохнуть, как во дворе поднялась суета и дворня организовала
муравьиные дорожки, грузя припасы, подарки, Дунину одёжку.
— Да как же, — пролепетала девочка, — прямо сейчас ехать?
— Монашка боится задерживаться, говорит со дня на день дожди пойдут и тогда вы
застрянете в дороге. А так, сегодня выедете — завтра-послезавтра будете на месте.
Дуня готова была разрыдаться, но вышла монашка и поклонившись отцу, светло улыбнулась
ей:
— Не печалься дитя, твоим родным горше тебя приходится. Они будут скучать, а у тебя
большое славное дело впереди!Мы все ждём увидеть ту красоту, что ты создашь в трапезной.
— Я? Ждёте? — Дуня смутилась и повернулась к отцу.
Он подхватил её на руки, крепко прижал к себе, поцеловал в щёчку и подставил свою. А
дальше Дуня поняла, что у неё прорва всяких разных указаний для сестры, брата, Фёдора, Аксиньи, Митьки…
— Как же вы без меня! — в ужасе воскликнула Дуня, прижимая ладони к щекам.
Но в ответ одни разрыдались, а другие постарались поскорее запихнуть её в возок, напоминая об оказанной чести. Монашка смотрела на устроенный хаос с улыбкой:
— Любят тебя, — произнесла она, когда возок отъехал уже далеко и все те, кто побежал
следом, отстали.
— Так и я волнуюсь за них!
— Это хорошо. Давай помолимся за оставшихся и за добрый путь.
ГЛАВА 9.
О дороге сказать нечего, разве что поворчать, что пешком было бы быстрее. По приезду
бледно-зелёная Дуня вывалилась из повозки и долго стояла, покачиваясь.
— Серафима, что с ней? — услышала она чей-то встревоженный голос и постаралась
сфокусировать взгляд на говорившей.
— Укачало сердешную. Вчера бедняжку всю дорогу выворачивало и сегодня чуть живая.
— Ох, страдалица! Дуняша, девочка моя! Как на Милославу-то похожа! Серафима, что
стоишь? Принеси отроковице водички колодезной.
Монашка поспешила куда-то, но вскоре сунула в руки Дуни ковш с водой.
— Вот милая, прополощи ротик, омой личико белое.
Боярышня всё сделала и почувствовав облегчение, благодарно кивнула.
— Вот и хорошо, — вновь заговорила встречающая. — Взгляд стал осмысленным, значит, можем познакомиться. Я матушка* Аграфена, тетка Милославы, а тебе двоюродная бабушка.
Здесь же живет ещё одна твоя бабка, моя сестра Анастасия. Она новая игуменья, — Аграфена
вдруг задорно подмигнула и приложила палец к губам.
Дуня робко улыбнулась в ответ. Она никак не ожидала, что полноватая низенькая женщина
со смешливыми глазами является её родственницей. Мама-то у неё высокая, статная и
некоторая дородность лишь добавляет достоинства, а эта вся какая-то округлая, уютная и
смешливая.
— А пойдем-ка, я тебе молочка налью! — предложила новоявленная бабушка и поспешила
куда-то.
Дуня неуверенно оглянулась на возок с вещами, но сопровождавшая её Серафима махнула
рукой, мол, иди.
Дважды просить не пришлось. Есть хотелось и даже очень. Она бросилась догонять
бабушку… то есть матушку Аграфену. Та удивительно шустро перемещалась для своей
комплекции и нисколечко не беспокоилась о необходимости держаться в её возрасте нарочитой
медлительности и плавности.
— Сестры! Молочка нашей маленькой мастерице принесите! — крикнула она в сторону
кухни.
Дуня остановилась у порога трапезной. Перекрестилась и стала оглядываться. Судя по всему, этот зал предназначался для кормления гостей и нуждающихся, а сами монахини едят где-то в
более уединенном месте.
Просторное помещение с рядом высоких узких окон было великолепно!
Точнее, оно было никаким, но Дуня мысленно осветлила стены с покатым сводом, расписала
верхние две трети замысловатой сеточкой из монохромных цветов и листочков и, оставляя
нижнюю часть одноцветной. Мысль художницы скакнула дальше и в её воображении на
противоположной стене от окна возникли массивные стеллажи для хранения посуды, разбавленные горшками с цветами.
Дуня даже кивнула, подумав, что заставленные посудой стеллажи избавят помещение от эха
и внесут львиную долю уюта.
Она перевела взгляд на длиннющий стол и сразу же захотелось отскоблить его и покрыть
защитным маслом. Это же цельный кусок какого-то гигантского дерева, а его нещадно заляпали
и исцарапали! Еле удержалась от ворчания по этому поводу, но внимание отвлекли огромные
подоконники. Любой дизайнер впал бы в экстаз при виде их и разочарованно застонал, потому
что располагались они слишком высоко от пола.
И всё же Дуня представила на этих подоконниках подносы с посаженной зеленью и решила, что это будет отличным цветовым акцентом. В голове быстро проскочили варианты
выращиваемой зелени и мысль зафиксировала не укроп или давший зелень лучок, а
пророщенную пшеничку.
Дуня нахмурилась, недовольная тем, что споткнулась на пшенице, но мысли уже понеслись
вскачь в новом направлении. Вспомнилось вдруг, что из пророщенной пшеницы и вареного
риса делают леденцовую массу. Она это видела в роликах китаянок и кореянок. И ведь ничего
сложного! Смешивается измельченная пророщенная пшеничка с отварным рисом в воде, отжимается и полученная мутноватая водичка уваривается до густоты. Полученная масса
должна быть сладкой и тягучей. Очень хотелось проверить сладость этой массы, но не
довелось.
— Дуняша, что ты застыла? — вырвала её из размышлений Аграфена. — Проходи, осмотрись. Здесь тебе творить! — вновь засияла улыбкой родственница. — Мы с сёстрами
посовещались и решили, что лики святых тебе нельзя писать. Всё же ты даже не послушница, а
вот орнаментум из цветов…
Дуня свела брови, соображая, что Аграфена использовала латинское слово, говоря об
орнаменте. Монахиня заметила её усилия и
