Михаил выругался:
— Твою мать, да сейчас немцы нагрянут, сматываться надо!
Он демонстративно повернулся и пошел к своему самолету: если хочет — пусть стреляет. Рядом пристроился Василий.
— Ей-богу, дура! Кинулись спасать!
Михаил поставил ногу на центроплан, собираясь забраться в кабину, но Василий его остановил:
— Подожди, а как же я? В кабине ведь раненый!
— Раненая! Наверняка тоже летчица — не понял разве, что экипаж женский? Давай сделаем так: я ее приподниму и подержу, а ты в кресло сядешь, и я ее тебе на колени посажу.
Рядом с самолетом появилась фигура.
— Парни, а я? — всхлипнула летчица.
— Ты же стрелять в нас хотела!
— Откуда мне было знать: вдруг вы — немцы?
— Ты что, слепая и глухая? Не видела, как мы сели? И самолет наш не видела?
Василий едко добавил:
— И места у нас больше нет.
В самом деле — на самолете две тесные кабинки, где только двое и помещаются. С трудом можно в заднюю кабину двоих втиснуть, где один будет сидеть на коленях у второго. А вот в переднюю кабину двоих не посадишь — будет невозможно управлять самолетом.
Женщина-пилот, видимо, сама поняла ситуацию и упавшим голосом спросила:
— Что же мне делать? Застрелиться?
— Ага! Давай! Сначала в нас стрелять хотела, теперь — сама, — огрызнулся Василий.
Михаил молчал, просчитывая варианты.
Самолетик берет на борт кроме летчика и штурмана 120 килограммов бомб. Сейчас бомб нет, к тому же 90-литровый бензобак полон только на треть. По весу, похоже, можно взять, однако тяжеловато. Но взлететь можно. Только куда ее посадить? Места в кабинках нет.
Вдали послышался треск мотоциклетных моторов, метнулся луч фары. Времени на обдумывание не оставалось. Решение пришло мгновенно.
— Расстегивай ремень, — сказал он летчице.
Да сначала оторопела, потом схватилась за кобуру:
— Сначала я тебя застрелю, а потом сама застрелюсь!
— Дура! Как есть дура! Слышишь, мотоциклы? Это немцы. Лезь на центроплан, ложись вплотную к фюзеляжу и пояс расстегни.
Женщина подчинилась: ситуация была критической, выбирать не приходилось.
Михаил подтянул ее поближе к передней кромке крыла и пристегнул поясом к растяжке. Попробовал пояс на прочность, сильно его дернув. Ремень был хороший — офицерский, прочный, из свиной кожи.
— Ты что удумал? — спросила ничего не понимающая женщина.
— Видела, как в Тушине, на парадах, парашютисты с У-2 прыгали?
— Так они на крыльях стояли, по одному с каждой стороны.
— А ты лежа полетишь, можно сказать — спальное место.
— Я боюсь! — В голосе женщины послышались панические нотки. — Пусть вот он ляжет. — Она показала на Василия.
— Он — мужик и весит значительно больше тебя. Нас же кренить будет. Сама бы подумала, а еще пилот!
Долго говорить было некогда.
Михаил уселся на сиденье, щелкнул привязным ремнем, а в голове мелькнуло: «А может, и не стоит пристегиваться? Случись чего — покидать самолет проще будет». И тут же устыдился своих мыслей: на четверых — два парашюта. Они-то с Василием выпрыгнут, а летчицы?
Нет уж. Он теперь отвечает за всех, и права на ошибку у него нет. Приземляться будут все. А если не повезет, значит, никто. Он мужчина, и ответственность за принятое решение лежит на нем.
Самолетик начал разбег. Черт! Темнота, и что впереди — совершенно не видно.
Натужно ревя моторами, У-2 поднялся в небо, и буквально через несколько минут под колесами промелькнули немецкие мотоциклисты. «Бомбу бы на них сбросить или из пулемета прочесать», — подумал Михаил.
Михаил начал набирать высоту, однако встающее над горизонтом солнце осветило самолет. Внизу еще темно, а они на виду. И температура масла в двигателе приближалась к критической отметке — 95 градусов, а держать мотор на таком нагреве долго нельзя. В двигатель залито касторовое масло, и при температуре немногим за 100 градусов оно вспыхнет.
Михаил немного убрал газ и снизился. Теперь другая беда: на пониженных оборотах начала падать скорость, а с ней и высота. Что за жизнь пошла? Даешь обороты — двигатель греется, пожаром грозит, сбросишь газ — скорость и высота падают. Да еще ручку управления в сторону тянет — сказывается несбалансированный вес на одной стороне и несимметричное обтекание воздухом. Самолетик-то весит всего 665 килограммов, для него пятьдесят килограммов — уже чувствительно, а летчица в комбинезоне наверняка на шестьдесят потянет.
Снизу к самолету потянулись трассирующие очереди. Михаил заложил левый вираж со снижением высоты — видимо, солнце дало блик на козырьке или винте.
Женщина на крыле от страха взвизгнула. Конечно, ей приходилось туго — в полуметре от головы сверкал винт, била сильная воздушная струя, в уши грохотал выхлопными газами двигатель. А тут еще Михаил виражи закладывает. Он и не хотел бы пируэтов в воздухе выписывать, а приходится. Лишь бы скорость не упала — тогда одно неосторожное движение рулями может привести к срыву в штопор. Вывести из него перегруженную машину с нарушенной центровкой трудно, а может быть, и невозможно. У-2 из штопора выходил легко — на «раз-два», но делал это в штатном режиме, без асимметричного перегруза.
Кое-как, то добавляя газ, то сбрасывая его, когда температура масла поднималась до критической, Михаил дотянул до аэродрома. Теперь бы еще на полосу попасть.
— Василий, быстро курс!
А штурман уже готов докладывать:
— Семь градусов вправо!
Медленно сбрасывая газ, Михаил планировал, находясь в страшном нервном напряжении. Если не дотянет до полосы, добавлять газ, исправляя ошибку, будет поздно — перетяжелен самолет, на второй круг не уйдет. Значит, садиться надо с первого захода, второй попытки может не получиться. Помогало еще то, что темнота рассеялась, стало хоть что-то видно.
Михаилу удалось посадить самолет — на основное шасси, потом уже опустил хвост. Получилось мягко, осторожно, даже бережно. Уже в конце пробега выключил зажигание и перекрыл бензокран. По инерции направил самолет ближе к санчасти.
На стоянках многие видели, что с самолетом что-то не так: на центроплане слева темнеет фигура, из задней кабины две головы торчат. К самолету рванули механики, техники, прибористы и отлетавшие пилоты, которые еще находились у своих самолетов. Из санчасти, почуяв неладное, выбежал фельдшер — не каждый день самолеты к ним подруливают.
Михаил выбрался из кабины на крыло, отстегнул на летчице ремень, которым она была пристегнута к растяжке.
— Вставай, прибыли. Багаж только не забудь, — пошутил он.
Но женщина обеими руками вцепилась в стойку тахометра, торчавшую из центроплана. Пересохшими губами она прошептала:
