Неоптолем успел выстроить в линию около четверти своих кораблей, когда Ласфен до них добрался. У пиратов не было ни одной метательной машины, одни луки, а понтийцы могли похвастаться палинтонами, бившими каменными и свинцовыми ядрами, весом в четверть таланта[70] на полторы сотни шагов. Такие снаряды успешно ломали борта, калечили гребцов. Вот только попасть в движущийся корабль в морском бою весьма непросто. В море скрученные волосяные канаты, упругость которых использовалась в машинах, быстро отсыревали, как не смазывай их маслом, натяжение их постоянно менялось, сбивая прицел.
Неоптолем явно счел десять суденышек, вышедших ему навстречу, легкой добычей. Понтийцы начали плеваться ядрами, только подойдя вплотную. Критяне, имевшие славу превосходных лучников, огрызнулись стрелами.
– Наваливай! – закричал Ласфен.
Пиратский вожак не имел опыта маневренного боя и не стал таранить вражескую пентеру. Пираты полагались исключительно на удаль и грубую силу.
На расстоянии вытянутой руки от Квинта прогудело каменное ядро, снеся голову одному из моряков. Еще одно рикошетировало от палубы, а в следующее мгновение кусок доски прилетел в затылок Барбату. Тессерарий упал.
– Луций, живой? – подскочил к нему Квинт.
Барбат сел на задницу, ошалело крутя башкой. В палубу рядом с ладонью Луция вонзилась стрела. Квинт беспомощно взглянул на свой маленький щит. Он чувствовал себя голым. Рядом лежала чья-то оторванная нога.
– Берегись!
Квинт прикрылся щитом, в который через мгновение ударила здоровенная стрела, выпущенная из станкового стреломета-эвтитона. Длиной она была с хорошее копье, щит пробила насквозь, оцарапала предплечье и бок, каким-то чудом не превратив Севера в барана, насаженного на вертел. Удар был так силен, что трибуна отшвырнуло прочь, и он рухнул в длинный продольный проем посреди боевой палубы, разделявший ее надвое. Квинт ободрал плечо и едва не сломал шею. Крепко приложился затылком и едва не потерял сознание.
В глазах потемнело. Север помотал головой, совсем, как Барбат минутой ранее, встал на колени, ощупывая кости, не сломал ли чего. Голова отчаянно гудела, словно на нее надели бронзовый колокол и крепко приложили молотом. Луция спас шлем, а вот череп Квинта уцелел просто каким-то чудом.
– Чего расселся, село-лопата! Давай наверх! – прикрикнул на него один из гребцов.
И в этот момент "Минотавр" столкнулся с понтийской пентерой. Удар вышел не слишком сильным. Триера Ласфена врезалась во вражеский корабль правой "скулой" под весьма небольшим углом. Оба корабля протерлись друг о друга бортами, обдирая защитные канаты-гипозомы, протянутые снаружи[71]. Понтийцы своевременно втащили весла, а пираты замешкались, и в результате пострадали сильнее. Затрещало ломаемое дерево, но звук этот почти сразу потонул в крике нескольких десятков глоток:
– Бей-убивай!
Критяне бросились на приступ. Одни запрыгивали на крышу траны, галереи гребцов, другие набросили на борта пентеры сходни. Обе стороны заваливали друг друга дротиками.
Квинт осторожно выглянул из прохода и сразу отпрянул. На него, захлебываясь кровью, повалился пират. Из горла его торчала стрела. Квинт выбрался на палубу. На ней лежали трупы, корчились раненные, но сражение почти сразу переместилось на понтийскую пентеру. К ее противоположному борту подошла критская гемиолия и пираты с двух сторон вовсю теснили врагов. Те пятились, не ожидав от разбойных такой прыти.
Север отбросил пробитый щит и подхватил другой. Среди покойников теперь было что выбрать. Трибун без особого труда перепрыгнул на пентеру и, быстро протолкавшись в самое жаркое место, немедленно схватился с каким-то дюжим косматым варваром. Тот брызгал слюной, ярился, беспорядочно размахивая мечом. Квинт принял три удара на щит, а потом отточенным движением всадил клинок в живот детине. Тот рухнул на колени и Квинт оттолкнул его ногой. Боковым зрением увидел брызги крови справа, мечом и щитом поймал сразу два вражеских клинка, отбросил, сделал выпад, провалившийся в пустоту. Кто-то из напиравших сзади критян толкнул его в спину. Квинт растянулся на палубе. На меч тут же наступили, едва не раздавив трибуну пальцы. Север рванул клинок на себя, уронив понтийца. Встал на одно колено, проворно прикрывшись щитом от свистнувшего над головой меча. Справа кто-то верещал, как свинья на бойне. Квинт скосил глаза – один из пиратов зажимал ладонью обрубок руки и визжал. Недолго, его быстро успокоили ударом в шею.
– Командир! – прогремел над ухом бас Лапы.
Квинт извернулся и успел увидеть возле своей шеи чужой клинок, остановленный мечом Тита Милона. Через мгновение легионер сбил варвара с ног кромкой щита.
– Спасибо!
Квинт вскочил на ноги и сцепился с очередным эпибатом[72], разделав его скупыми уверенными движениями. Трибун дрался молча, однако никто вокруг подобной сдержанностью себя не утруждал.
– А-а! Сдохни, сука, весло тебе в жопу!
– Это римляне! Навались, навались на римских говноедов, ребята!
– Futue te ipsum, fellator!
Быстро очистив палубу от эпибатов, римляне и критяне схватились с гребцами. Те, вооруженные лишь кинжалами и короткими мечами, не имели щитов и доспехов. Они не представляли серьезной опасности, и бой превратился в бойню. Кое-кому удалось прыгнуть за борт, но большинство гребцов оказались запертыми в тесном внутреннем пространстве корабля.
– Наша! – раздался крик Ласфена.
Пираты восторженно завыли. Сопротивление понтийцев было подавлено. Критяне добивали раненых врагов. Квинт вытер лицо рукавом, не выпуская меча и огляделся.
– Командир! Живой! – радовался Луций.
– Вроде того. Что дальше?
– Еще не все! Вон, еще народ на праздник поспешает! – тессерарий указал окровавленным мечом на пару приближающихся пентер.
Корабли Неоптолема стягивались в центр, где наделал шороху Ласфен. Как и рассчитывал Дамагор.
Понтийцы не пытались таранить корабли критян, это было бесполезно, те крепко прицепились к своим жертвам, не утопить. Вместо этого пентеры, одна за другой, подходили к ним вплотную, высаживая абордажные команды. В центре понтийского строя начал формироваться огромный плот.
Квинт снова с головой окунулся в драку. Он двигался словно заводной механизм, которыми славятся сиракузские и александрийские механики. Однообразными движениями колол поверх щита, бил его нижней кромкой врага по коленям. Теперь Север защищался не маленькой пельтой, а длинной и довольно широкой овальной фиреей, за которой можно было надежно укрыться, как и за большими легионерскими щитами. По правую руку от трибуна бился Лапа, а по левую – Барбат. Щит к щиту рядом с ними встали остальные их товарищи. Горстка римлян стала фундаментом, на который опирались критяне. Понтийцы ярились, но уронить стену не могли.
