Лисицын глубоко вздохнул.
– Да уж как-нибудь… долечу. Видишь, капитан здесь – человек основательный. Да ты ступай. Отлет скоро, а для тебя места нет.
– Напрасно это, – мялся Федор.
– Все, все, Федор. Прощай.
Федор уронил чемодан, попытался поцеловать Лисицына в плечо, но не дотянулся и скрылся прочь.
– Позвольте, я помогу, – сказал я, видя, что Лисицын намертво замурован между чемоданом и койкой.
– Будьте любезны, – ответил Лисицын. Освобожденный, он тотчас забрался с ногами на койку и посмотрел на меня искоса. – Вы сейчас, наверное, гадаете, отчего у меня отчество женское, – заметил он.
– Ничуть не бывало, – ответил я.
– Однако я сразу объясню, чтобы уж не возвращаться, – настаивал Лисицын. – Это болгарское имя – Людмил. Впрочем, в Болгарии я никогда не был. Но говорят, что страна красивая.
– Конечно красивая! – горячо согласился я, хотя тоже не бывал в Болгарии.
Лисицын помолчал немного и спросил:
– Мы с вами прежде не встречались? У меня дурная память на лица – простите великодушно.
– У меня тоже, – засмеялся я. – Так что давайте познакомимся попросту. Нам ведь вместе лететь дней пять, не меньше. Вам господин Саламашин уже высказывал пожелание, чтобы вы поменьше показывались на корабле вне этого каземата?
– А, дурак, – легкомысленно махнул рукой Лисицын. – Будет какой-то Саламашин приказывать поручику Лисицыну.
– Корнет Ливанов, – представился я. – N-ский легкоглайдерный.
– О! – Лисицын округлил рот и выкатил глаза еще больше. – Удивительнейшее совпадение! N-ский легкоглайдерный!.. В таком случае вы, должно быть, знавали подпоручика Андрея Мухина.
– Разумеется, – кивнул я, – и даже получил от него письмо, покуда находился в госпитале.
– Позвольте узнать, каково ваше самочувствие?
– Благодарю вас, – ответил я, – вы чрезвычайно любезны. Я вполне благополучен и спешу в полк, как видите, поскольку надеюсь участвовать в большом деле и получить повышение.
– Похвально. – Лисицын покивал и пожевал губами. – Я почему спрашиваю? Нам с вами предстоит за пять дней уничтожить вот этого злодея, – он указал на чемодан, – а при условии ранения, скажем, в полость живота это было бы весьма затруднительно.
Я молчал, ошеломленный таким сообщением.
Между тем корабль начал взлет, и на некоторое время мы прервали нашу беседу. Лисицын даже задремал, пока мы набирали высоту и выходили из атмосферы. Несмотря на нескладное сложение, он принадлежал к той счастливой породе людей, которая всегда и при любых обстоятельствах умеет устроиться с полным комфортом. Что до меня, то я всегда подолгу и мучительно “обживаю” новую койку, и на новом месте меня неизменно преследуют кошмары.
Разговор возобновился спустя час, когда Лисицын пробудился и встретил мой взгляд своей неизменной улыбкой.
– Не угодно ли перекусить, господин Ливанов?
Тут-то и открылась тайна гигантского чемодана. Весь он был набит съестными припасами. Чего здесь только не было! Домашние соленья, запечатанные в пластиковые банки, как раз такого размера, чтобы съесть за один присест; колбаски всех размеров и форм, от шарообразных до тонких и вытянутых, едва ли толще женского мизинчика; маринованные огурчики; сыры; пирожки с повидлом и вареньем; отдельно варенье шести видов по меньшей мере…
– Начнем с борща, если у вас нет возражений, – бодро предложил Лисицын. – Борщ хранится всего два дня, а потом, к сожалению, портится. Маменька моя весьма настаивала на том, чтобы я кушал непременно борщ.
Я уж предположил, что у Лисицына солитер или какая-то психическая болезнь, заставляющая его постоянно испытывать голод; но поручик разрешил мои сомнения совсем просто:
– Видите ли, любезный Ливанов, телосложение мое таково, что я не набираю в весе, и это чрезвычайно беспокоит маменьку. В Петербурге я половину отпуска моего потратил на визиты к докторам. Меня просвечивали и прощупывали, можно сказать, насквозь, но никаких болезней не обнаружили. Маменьку, впрочем, это не убедило, и она дала мне с собой в дорогу этот запас, наказав, если я только почитаю и люблю ее надлежаще, скушать все до последней крошки. Видите?
Он указал на банки, на которых черными чернилами были написаны даты, когда следует употребить тот или иной продукт.
– Я помогу вам, – сказал я, охваченный странным порывом. Мне и жаль было Лисицына и его матушку, и хотелось смеяться над ними, и в то же время я испытал легкое движение души, род зависти: обо мне никто так никогда не заботился!
– Сделайте одолжение, – расцвел Лисицын. – В атаку, господин корнет, в атаку!
Он подмигнул мне и вытащил из-за пазухи большой плоский сосуд, полный прозрачной жидкости.
– Водка! – объявил он. – Об этом маменька позаботиться забыла, но спасибо Федору! Верный человек. Жаль, что пришлось оставить его на Земле. А может, и не жаль – говорят, на Варуссе стало опасно. Да вот, кстати, случай с приятелем вашим, с подпоручиком Мухиным…
Слово за слово – под водочку и борщ пошел рассказ о Мухине; мне оставалось только дивиться слышанному, но, видя основательность и добросердечность моего Степана Людмиловича, я не поставил под сомнение ни единого слова из его не вполне обычной повести.
* * *
– Нам предстояла операция под Шринхаром, – начал Лисицын, – но поскольку из-за некоторых геологических особенностей связь с этим районом затруднена, было решено выслать разведчика. Вы и сами, конечно, знаете, что никакое сканирование – даже если бы связь имелась надежная, – не выявит всего того, что способен отметить человеческий глаз.
Дело это возложили на подпоручика Мухина. Он недавно был в полку, но рекомендации от его прежнего командира г-на Комарова-Ловича не позволяли усомниться в его надежности и способностях.
К тому же прибыл он не один, а с одним варучанином, который ходил за ним, точно пришитый; он числился при Мухине механиком. К нему скоро в полку привыкли и не обращали большого внимания.
Мухин один умел со своим варучанином объясниться. Вообще же между ними существовали отношения вроде дружбы – из таких, когда не требуется слов и достаточно только переглянуться или пожать плечами.
Свободное время они по большей части проводили в гараже, бесконечно совершенствуя свой глайдер. Никогда прежде мне не доводилось видеть, чтобы одна машина вмещала в себя столько дублирующих систем!
Интересно было наблюдать этих приятелей вместе: у Мухина кожа светлая, а глаза и волосы темные; у варучанина, напротив, кожа темная, а глаза и волосы светлые; и при том манера двигать при разговоре одним плечом, склонять голову или медленно растягивать рот в кривой улыбке – одинаковая; стало быть, один являлся точным негативом с другого… У них даже походка была похожая.
Варучанин, по моим впечатлениям, разбирался в машине куда лучше, чем Мухин. Нередко можно было видеть, как “ватрушка” показывает Мухину устройство какого-нибудь прибора или объясняет, как лучше приладить новую деталь, а Мухин слушает, поглядывает то справа, то слева и молча кивает.
Из других особенностей Мухина могу указать также на крайнее его отвращение к карточной игре – да и вообще к любым играм, спорам и пари. Он не только сам не играл, но даже и присутствовать никогда не желал. “Я, – говорил он, – до крайности невезучий, мне до карт лучше вообще не дотрагиваться”.
А вообще, я вам скажу, – скучный человек. Книг читал мало и в разговоры редко вступал.
У нас в полку служит один штаб-ротмистр, Макаршин, – большой психолог. Он про человека может все рассказать. Поглядит со стороны, перекинется парой слов – и довольно для вполне радикальных выводов. А ошибался Макаршин весьма редко, на моей памяти всего раз или два, так что к его отзыву всегда у нас было полное доверие.
Вот касательно Мухина он определил:
“Чему тут удивляться, господа? У господина Мухина такой вид, будто он перенес сильную болезнь или какое-то потрясение. Так, знаете ли, бывает, когда умирает мать или супруга, только не в отдалении, а непременно у тебя на руках. Такое же выражение на лице застывает. Очень похоже”.
Мы все согласились с Макаршиным, зная его репутацию провидца и вообще человека весьма опытного в житейских делах. Однако спрашивать у Мухина вот так, напрямик: “Скажите, не умирала ли ваша жена прямо у вас на руках?” – согласитесь, было неловко, поэтому каждый остался втайне гадать относительно мухинского характера.
Думаю, сам Мухин о наших сомнениях и не подозревал.
А тут его вызвали в штаб и поручили произвести разведку в районе Шринхара.
“Поменьше рискуйте, – сказал ему начальник штаба нашего полка, полковник Верзилин. – Ваша задача – сделать круг, осмотреться, записать данные и скорее возвратиться”.
“Я понял”, – ответил Мухин так спокойно, как будто каждый день только тем и занимался, что совершал подобные рейды в одиночку.
Они с варучанином подготовили глайдер и с рассветом вылетели.
