Он широко зевнул и смутился.
“Прошу меня простить, господа…”
Мы наперебой стали уверять нашего героя в том, что понимаем его состояние, что ему надлежит отдохнуть, более того – мы настойчиво советовали ему лечь в постель и выспаться; но при этом никто не позволял Мухину не то что выйти из буфета, но даже и встать со стула. Мы просто не могли отпустить его, не узнав в подробностях всей истории, и в конце концов вытащили ее из Мухина, фигурально выражаясь, раскаленными клещами.
Они с варучанином полетели на северо-запад – посмотреть, много ли там разрозненных неприятельских отрядов, поскольку Мухину приказано было прежде всего озаботиться именно этим. Через час они встретили первый из таких отрядов, совсем небольшой, и отметили его как разведывательный. Почти сразу же они натолкнулись на второй, существенно больше первого. Обыкновенное мухинское невезение сказалось и здесь: они очутились как раз в той точке времени и пространства, когда сходились два крупных отряда, чтобы объединиться и выступить совместно.
Происходила сия встреча возле старого капища, каких много в этой части пустыни. От бывшего святилища осталась лишь груда камней, наваленных как попало, но это обстоятельство отнюдь не отменяло для варучан святости их древнего храма. Никто из них не мог бы, наверное, с точностью определить, кому здесь поклонялись их предки: благосклонному божеству или злобному, раздражительному демону; на всякий случай всяк приходящий оставлял здесь обглоданную кость, цветок или пару капель воды.
Дикие варучане заметили глайдер и пустились преследовать. К несчастью, ни Мухин, ни его спутник не знали хорошенько местность; карты оказались весьма неточны, и варучане быстро загнали наших разведчиков в ловушку, вынудив нырнуть в ущелье между двумя холмами. В здешней части пустыни встречаются выходы скальной породы, а то ущелье быстро сужалось, и в конце концов наши приятели оказались пойманы в западню.
Варучанин сказал своему другу, чтобы тот совершенно разделся. Не задавая ни одного вопроса, Мухин скинул с себя всю одежду, и варучанин поступил так же. Затем они выскочили наружу, спрятались и с расстояния взорвали свой глайдер.
Некоторое время они скрывались за скальным выступом и наблюдали за тем, как враги со всех сторон обходят то, что осталось от их глайдера, осматривают дымящиеся обломки и переговариваются с довольным хохотом. Наконец неприятель удалился, и друзья остались одни – в пустыне, без единой капли воды, совершенно нагие, подобно древним отшельникам Египта.
Лично меня (продолжал Лисицын) более всего поразил и тронул тот факт, что Мухин ни на мгновение не усомнился в своем друге и без единого вопроса принял все его советы.
Через несколько часов ожидания варучанин сделал Мухину знак трогаться с места, и в конце концов они вышли к древнему святилищу. Варучанин долго стоял в неподвижности и смотрел на камни. Солнце полыхнуло по небу и спряталось, луна возникла, такая огромная и красная, точно она только что выскочила из душной комнаты, где ссорилась с любовником. Ее свет залил все вокруг. По словам Мухина, было светлее, чем в бальной зале.
Варучанин со смехом встал на колени и отвалил один из камней. Там оказались тряпки, целая гора, и все они наполовину истлели. Друзья облачились в эти лохмотья, а затем отыскали синюю и красную глину и вымазали себе лица. Мухину пришлось также тщательно натереть себе руки и ноги, чтобы скрыть истинный цвет кожи.
В таком-то виде они и двинулись через пустыню. При встречах с варучанами Мухин всегда молчал, а его друг кричал на них, замахивался кулаками и топал ногами; варучане пугались его и падали ниц. Мухин тоже иной раз подпрыгивал и с силой топал о землю или вдруг принимался крутиться на месте с тонким воем. (Мы потом попросили его показать, как он это делал, но Андрей Сергеевич так сильно покраснел, что у него даже слезы поплыли по глазам, и тихо ответил: “Мне бы, господа, этого не хотелось” – тут всем стало стыдно, и мы отступились.)
Таким вот образом они прошли от одной стоянки до другой и сумели пересчитать все отряды незамиренных “ватрушек”; затем они вышли на северную дорогу и заночевали возле одного из колодцев.
Если бы с Мухиным не было варучанина, то непременно погиб бы наш Андрей Сергеевич. Но варучанин сразу распознал яд и запретил пить воду.
Они возвратились к варучанскому лагерю, где останавливались накануне, и сделали там запас воды, причем мухинский варучанин был в страшном гневе. Он грозил своим единоплеменником ужасающими карами со стороны грозных божеств, ссылался на каких-то демонов, с которыми якобы состоял если не в родстве, то в близкой дружбе. Так что воду им поднесли, подползая на коленях. Принимая бурдюк, варучанин еще и пнул подносящего ногой, потом затопал на остальных и выбежал вон в развевающихся лохмотьях; Мухин скакал за ним следом, размахивая руками и крича.
Им пришлось беречь воду, и все равно ее не хватило, поскольку остальные колодцы также оказались погублены. Страшное преступление, которое навлекло на предводителя мятежа праведный гнев со стороны его же единоплеменников!
Впоследствии при замирении восставших г-н Верзилин воспользовался этим злодеянием, чтобы покончить с негодяем раз и навсегда. Из штаба округа прислали специалистов по очистке воды, и это послужило началом прочного мира в районе Шринхара… Впрочем, я забегаю вперед.
Добавлю только, что церемония совместного распития воды из всех очищенных колодцев по очереди – сперва пили русские командиры, потом варучанские – выглядела весьма впечатляюще. Эту запись, кажется, даже в Петербурге показывали…
Однако возвращаюсь к истории Мухина. Он сам признавал: если бы не разведчики под командой поручика Короткова, наши друзья, наверное, не добрались бы живыми. Варучанин еще держался, но Мухин совсем был плох. Коротков говорил потом, что один из “ватрушек” тащил другого, так что им дали воды, поскольку нести пленников на себе никому было неохота.
* * *
– Мухин вообще никогда не отличался разговорчивостью, – заключил свое повествование Лисицын (к тому времени мы прикончили четверть его водочного запаса и разделались с двумя запеченными курицами). – Тот случай, о котором я рассказываю, наверное, был единственный, когда он говорил подолгу. Кое-что так и осталось для меня невыясненным, но расспрашивать Мухина я более не решился: было слишком очевидно, что ему не хочется возвращаться к этой теме.
– Я ведь знал Андрея Сергеевича прежде, – сказал я, желая хоть как-то отблагодарить моего собеседника за угощение и рассказ, – так что, возможно, сумею разрешить ваше недоумение.
– В таком случае объясните мне, как вышло, что “дикие” варучане так преклонялись перед спутником Мухина?
– Что же здесь необычного? – возразил я. – Он, как вы сами описали, оделся жрецом и вел себя, точно одержимый духами. Дикари испытывают необъяснимый трепет перед подобными субъектами.
Лисицын покачал головой:
– У меня сложилось впечатление, будто дикие “ватрушки” мгновенно узнавали его. Они падали на лицо, едва лишь видели его. Для такого эффекта одного театрального представления мало.
Я засмеялся и хлопнул себя по коленям.
– Ну конечно! Любезный мой Степан Людмилович, дело чрезвычайно простое. У этого Бурагана – так ведь, кажется, его имя? – дурная репутация. Он был у них черным шаманом, злым колдуном… Один только его вид вгонял варучан в трепет.
– Бураган? – удивился Лисицын. – Никогда не слыхал такого имени. По ведомости он числился как Герман, и подпоручик так к нему и обращался.
Настал мой черед удивляться.
– Герман? Еще одна странность! Уж не крестился ли наш черный шаман?
Некоторое время я размышлял над услышанным, и тут картинка сама собою начала окончательно складываться у меня в голове. Так вот о чем Мухин не успел написать мне в своем письме! Желая остаться с Мухиным, Бураган решился расторгнуть сделку, заключенную некогда со злым духом, и отказаться от шаманского наследства, а сделать это можно было только одним способом, и отец Савва небось с особенным удовольствием затащил его в купель. Жаль, что меня при этом не было; вероятно, любопытная разыгралась сцена!
– Что ж, – сказал я, – если вдуматься, во всей этой истории нет ничего из ряда вон выходящего. Напротив, все вышло чрезвычайно традиционно: ведь обмануть черта – любимая солдатская шутка!
После некоторых боевых действий, весьма для нас успешных, N-ский полк перевели глубоко в тыл. Командование решило, что личному составу надобно отдохнуть и заодно уж приготовиться к смотру, каковой намечался в честь прибытия великого князя на Варуссу.
Подобный, с позволения сказать, отдых далеко не всем пришелся по душе. Настоящий вояка, бывавший в серьезном деле, начинает относиться к смотрам и парадам с некоторым пренебрежением. После кровавых схваток заниматься шагистикой, изнурять испытанных солдат муштрою и оскорблять свой боевой глайдер наведением нарочитого лоска – ну как перенесть такое? Только высочайший визит в качестве повода к смотру удерживал моих товарищей от ропота и проявления недовольства.
