там делают друг с другом, пускай хоть жрать друг дружку начинают. Теперь вот у меня в планах ослабить набравшую очки и практически разгромившую Швецию Пруссию. Я пока жду, когда они полностью уберут это неадекватное государство с мировой карты. А к тому все и шло, потому что регент у Пруссии сейчас — просто мечта такого вот бесчестного типа, вроде меня. Я даже знаю, что сделаю. Я стравлю его с Данией прямо над останками убитого ими шведского льва. Пущай развлекаются. Как будет развлекаться Долгорукий, когда поймет, какую я ему свинью напоследок подложил в виде Михаила Волконского, который, вместо того, чтобы покаяться, сегодня открыл рот, и так меня вывел из себя, что я определил место его будущего обитания — Алексеевская губерния под началом генерал-губернатора Ивана Долгорукого, без права возвращаться на родину в течение двадцати лет. Именно об этом побежал оформлять указ Голицкий.
Петька Шереметьев явился так быстро, как только мог. Не прошло и десяти минут, как он стоял посреди моего кабинета. Я молча разглядывал его, затем усмехнулся.
— Как я понимаю, нашли тебя подле Варвары Черкасской, — протянул я, отходя от окна и садясь за стол.
— Варя письмо попросила помочь составить от имени государыни императрицы к рассмотрению для князя Черкасского и князя Волконского, о том, что надобно подвоз как-то организовать для ребятишек, в чьих небольших деревеньках нет своей церкви и попа, коий обучал бы их грамоте.
— Равные возможности для всех, — задумчиво проговорил я. — Да, раз ты так яро занимаешься делами императрицы, то, возможно, ответишь, а не забыли ли про то, что эти равные возможности должны предоставляться и для жителей, которые пожелали остаться в составе Российской империи на присоединённых территориях?
— Там-то попы в первую очередь активировались. Сами овец божьих под сень церкви сгоняют, без напоминаний лишних, — усмехнулся Петька. — Отец Феофан зорко следит за энтим делом, аки коршун из поднебесья.
— Это хорошо, — я продолжал смотреть на него. Не могу сказать, что рад его ранению, но она явно пошло Петьке на пользу. Он стал гораздо серьезнее. Уже даже внешне не напоминал того раздолбая, каким был еще совсем недавно. — Знаешь ли, Петр Борисович, что все никак не могу я последний Посольский приказ упразднить и создать полноценное министерство иностранных дел? — он кивнул, ну об этом всем было известно. — А не могу я этого сделать, потому что не вижу главы для столь важного министерства. А оно очень важным будет, потому как именно от него будет во многом зависеть, завязнет ли Российская империя во всех возможных войнах, или же сумеет обойти их стороной, приобретая тем не менее определенную прибыль? Я бы давно уже попробовал тебя, потому как вижу, что дюже ты политикой других стран заинтересован, но не подходил ты для этой должности, уж извини, Петя, никак не подходил. Ты слишком страстным был, почти бескомпромиссным и честь была у тебя на первом месте. А в таком деле, как международная политика, иной раз нужно честью поступаться. Иначе никак, сожрут и даже косточек не оставят. Сейчас же, вижу я, что изменился ты. И хочу заново проверку тебе устроить. Там, в приемной сидит и ждет аудиенции грек. Я не знаю, зачем он там сидит, и каким будет наш разговор. Но от твоих действий будет зависеть, кем ты подле меня останешься. Готов попробовать? — Петька не отрываясь смотрел мне в глаза, а затем очень медленно кивнул. — Тогда садись за стол, где мы с министрами заседаем, послушаем, что нам энтот грек непонятный сейчас скажет.
Пока Шереметьев, подходил к столу, опираясь на трость, пока выбирал место, пока усаживался, я подошел к двери, открыл ее, и сказал Голицкому.
— Зови, — после этого быстро прошел к столу и занял свое место чуть в стороне от Петьки.
Александр Каподистрия тихо вошел, оглядел кабинет и направился прямиком к столу, за которым мы сидели. Глядел он при этом исключительно на меня.
— Ваше императорское величество, я чрезвычайно рад, что вы выделили мне немного времени, — к счастью для посланника в образование дворян начала восемнадцатого века входило обязательное знание латыни и греческого языков, иначе бы он конкретно увяз, потому что русский знал отвратительно.
— Садитесь, господин Каподистрия, — когда я заговорил на его родном языке, Александр едва не всхлипнул от облегчения. — Вон туда садитесь, напротив графа Шереметьева, и поведайте нам с графом, что же привело вас сюда — так далеко от дома, — он как будто только сейчас увидел криво усмехнувшегося Петьку, потому что мигнул и сел на указанное место. Глубоко вздохнув он быстро заговорил, словно боясь, что его перебьют.
— Попасть сюда было для меня очень сложно, но я сделал это, потому что, видя, что сейчас происходит, увидел во все набирающей обороты войны в самой Порте шанс для моего народа. Ваше величество, это не моя личная прихоть, это изъявление всего греческого народа. Помогите нам сбросить османское ярмо и возьмите под свою руку как республику в составе вашей империи, и, поверьте, более благодарных людей вы больше никогда и нигде не получите, — говорил он страстно, комкая в руках огромный пакет. Развернув этот пакет, он протянул мне здоровенный пук бумаг, исписанных так плотно, что не было практически просвета между буквами. — Здесь имена тех, кто изъявляет это желание вместе со мной. Здесь все греки, а также православные армяне, которые проживают на греческих островах.
— Это… очень необычное и смелое предложение, — протянул я, и мы с Петькой переглянулись. — Положению Порты сейчас действительно не позавидуешь, но почему вы сам не хотите попытаться восстать и обрести полную независимость?
— Мы так и сделаем, если вы откажетесь, — Александр Каподистрия опустил голову. — Вы не представляете, ваше императорское величество, что творят османы в наших домах. Нам запрещено разговаривать на родном языке, нам запрещено креститься в нашу православную веру, у нас могут просто походя отобрать абсолютно все, а налог кровью? Наши женщины не хотят больше пополнять армию янычар своими сыновьями. Так что да, мы поднимем бунт, и даже, скорее всего одержим победу. Но что потом? Мы не сможем удержать отбитое у Порты, если она опомнится и снова захочет нас вернуть в свое лоно. А жить так уже просто нет сил.
— Но, делая такое предложение мне, вы должны понимать, что будете обязаны подчиняться законам Российской империи…
