мне отдавать совсем не хочется. Может быть, мы попытаемся их убедить вместо Луисбурга взять, например, Пикту на Акадском полуострове вкупе с окружающими его землями?
– Без русских Пикту находилось бы в руках росбифов. Так что, простите меня за мою дерзость, мсье маркиз, но это – неравноценный обмен.
– В любом случае мне придется поговорить с русскими и попробовать найти компромисс, который устроил бы обе стороны. Как мне связаться с ними? И кто у них главный?
18 ноября 1755 года. Шедабукту
Томас Вильсон, он же Джеймс Джефферсон, траппер
Вчера ближе к вечеру я увидел расщепленный молнией огромный красный дуб на небольшом обрыве справа от дороги, под ним родник… Как мне рассказал Аристид, надо было пройти примерно пятьдесят туазов – это чуть менее сотни метров – и повернуть в лес на другой стороне дороги сквозь заросли ирги [111] по еле заметной тропинке.
Метрах в пятидесяти по тропе на небольшом возвышении находилась избушка «лесных бегунов» – та самая, в которой я якобы встречался с Пишоном. Я выгреб золу из очага, сложил поленья горкой, зажёг их, умылся в бочке на улице – бр-р – и поел за столом – здесь, в отличие от «Русалки» в Кобекиде, стол имелся, равно как и две колченогие табуретки. Затем полежал на верхнем ярусе, потом перебрался на нижний и заснул сном праведника, чтобы проснуться с рассветом.
К этому времени поленья прогорели, но в единственной комнате было ещё довольно тепло, и я не спеша позавтракал, убрал за собой, прикопав остатки трапезы за избой. Это было сделано на случай, если кто-нибудь захотел бы проверить, правда ли кто-то был в избе в последнее время. После этого я вернулся на дорогу и потопал в Шедабукту, до которого оставался примерно час хода.
Как мне объяснил Аристид, это странное название вроде означало «Большая гавань» на местном микмакском диалекте, и, действительно, когда я добрался до частокола, опоясывавшего городок, я увидел перед собой поднимающийся амфитеатром по крутому берегу огромного залива поселок.
Вот только почти весь город представлял собой пепелище – только район порта мне показался более или менее целым, да чуть выше центра отдельно стояло крупное здание. Дорога шла как раз мимо него, и, когда я подошёл, я увидел вывеску «Traiteur La Rose Blanche» [112]. Перед зданием находилась коновязь, к которой было привязано несколько лошадей.
Выглядела эта «роза» весьма неплохо, и Тому Робинсону очень захотелось туда зайти. Но Джим Джефферсон, коим я сейчас являлся, ненавидел все французское и именно поэтому пошел дальше, между грудами головёшек, вниз, к порту.
Непосредственно район порта не пострадал во время «зачисток акадцев», но слышна была лишь английская речь. На длинном здании, на котором сквозь жидкий слой краски просвечивала надпись «La Naïade» – «Наяда» (эх, любят акадцы морских дев!), красовалась вывеска «The Micklegate Bar» [113]. Туда я и зашел.
Зал был побольше, чем столовая, в которой я ел в Кобекиде, и весь заставлен дубовыми столами и стульями. Народу было маловато, что странным не было – ведь было-то всего около половины десятого утра. Вдоль дальней стены шла барная стойка с высокими табуретами, за которой скучал то ли бармен, то ли хозяин. Я подсел туда, и через некоторое время этот человек нехотя обратился ко мне:
– Чего надо?
– Пива и поесть что-нибудь.
Обычно я так рано не пью, но, как говорится, когда ты в Риме, делай, как римляне [114].
Он принес мне тарелку с вонючей рыбой и кружку водянистого пива, объявив, что я ему должен «восьмую часть испанского доллара». Очень дорого, тем более что и то, и другое было не самым лучшим, но я ничего не сказал, достал долларовую монету, отделил две дольки [115] и протянул ему, добавив:
– Налей и себе.
Тот поскорее спрятал монету и налил себе пива из другого бочонка. Чуть поколебавшись, он забрал мою кружку и поставил её сбоку (вне всякого сомнения, её получит другой) и налил мне ещё одну, из «правильного» краника. Это пиво оказалось намного лучше.
– Ты просто выпить пришёл или тебе ещё и комната нужна?
– Неплохо было бы найти местечко, где можно переночевать. А то, сам знаешь, когда скитаешься по лесу, хочется иногда поспать в комфорте.
– Нормальная – полдоллара, хорошая – доллар за ночь. С обедом и ужином, но без пива!
Я усмехнулся про себя – цены, как в каком-нибудь Ричмонде в престижном районе города. Но кивнул:
– Давай хорошую.
Тот кивнул, снял один из ключей, висевших на деревянных штырях, и протянул мне:
– Восьмой номер.
«Смешно, – подумал я. – В Кобекиде восьмой номер и здесь тоже…»
Я сбегал наверх и понял, что на этой кровати я спать не буду, лучше уж на полу, но потом вернулся и кивнул:
– Подходит.
Тот неожиданно налил мне и себе еще пива из своего бочонка, и я подумал, что ему что-то от меня надо. И не ошибся – бармен спросил:
– А нет ли, друг ты мой, у тебя желания подзаработать?
Я лишь посмотрел на него, он, наверное, принял это за заинтересованность и выпалил:
– Видишь ли… почему-то наши, английские люди предпочитают есть и пить у этого… лягушатника, а не у меня. Что он вообще делает в нашей Новой Шотландии, ты можешь мне это сказать?
Я лишь покачал головой и прихлебнул из кружки, а тот продолжил:
– Вот ты сразу понял, что лучше есть и пить у своего, чем у врага – тем более что никогда не знаешь, вдруг он тебя лягушками накормил, а в пиво нассал. У меня настоящее английское пиво, да и всё остальное, как на моей родине, в Йорке.
Я лишь хмыкнул. В Йорке не бывал, но вряд ли там кормят такой же дрянью и поят той же водянистой гадостью, как здесь. Хотя, конечно, пиво «для своих» было не самым плохим. Тот принял это за одобрение и перешёл к цели разговора:
– А что, если кто-нибудь… поджёг бы их заведение, да и самих их… того… чтобы больше не травили честных англичан своим пойлом и своими лягушками? Вот ты, например. А я тебе за это заплачу. Хорошо заплачу!
Интересно, что для него такое «хорошо»? Но мне эта беседа надоела, и я лишь сказал:
– Вообще-то я здесь по распоряжению подполковника Монктона и не могу заниматься другими делами… А вот если бы ты знал кого-нибудь, кто направлялся бы в Галифакс…
Денег я предлагать не стал, он их не заработал,
