А лавка Кристи – отдельно, у самой цитадели, там же и городские ворота. Он чаще закупает у вашего брата шкурки – те пришли в город и сразу к нему. Но Джонсон, наверное, даст больше. Скажешь им, что от Микка в «Пиккадилли», тогда цена будет лучше.
«Да, – подумал я, – и тебе что-нибудь да перепадет». Впрочем, а почему бы и нет?
– А можно у вас переночевать?
– Сегодня, увы, все забито. Попробуй в «Козе и звезде» – это тоже недалеко от цитадели. Тоже скажешь, что от меня. У них обычно есть свободные комнаты или хотя бы койки. Если нет… тогда не знаю. Раньше можно было заночевать в «Красном льве», он побольше будет, да его отдали под офицерскую казарму, когда прислали милицию из этого гребаного Массачусетса и еще какой-то колонии из тех, что там рядом. Сейчас офицеров в городе почти не осталось, но гостиница так и не открылась.
Я умышленно пошел не по той улице – на запад вместо севера – и оказался у западной стены, у первой из башен. На случай, если меня окликнут, я бы сказал, что заблудился, мол, ищу Парад, но я обратил внимание, что, действительно, почти никого не было видно. На башне под навесом я разглядел двоих в зелено-белой форме – наверное, их было больше, но я не стал обращать на себя внимание и юркнул в следующую улицу, по которой благополучно дошел до Парада.
На западной его стороне я увидел здание суда с колоннами, которое заметил с корабля, а на восточной – огромную для этих мест церковь – явно построили «на вырост». На северной находились два особняка, как две капли воды похожие друг на друга, только один был немного побольше – принадлежали они, скорее всего, губернатору и мэру города. И действительно, напротив того, что побольше, находилась лавка с вывеской:
Josiah Johnson of London.
Tailor Haberdasher Mercer & Furrier [117]
Джонсон оказался жизнерадостным толстяком лет, наверное, тридцати пяти или сорока.
– Чем могу служить, молодой человек?
– Да вот, хотелось бы шкурки продать.
– Покажите, покажите. Ага, неплохие шкурки. Ну что ж, думаю, по доллару за пару возьму.
– Маловато будет, – усмехнулся я. – В Вирджинии я такие по полтора продавал. За одну.
– Так то у вас в Вирджинии – там у вас и бобров-то почти не осталось. Скажите еще, в Лондоне – мой отец их бы и по двенадцать шиллингов [118] купил. Я ему их и пошлю, но перевоз сейчас недешев, ох как недешев… Знаете, война с французами начинается, чтобы им всем гореть в аду!
Я подумал, что войну-то начали сами англичане, нарушив целую кучу соглашений – и здесь, на перешейке, и у форта Дюкень. Но лишь кивнул и сказал:
– А мне Микк в «Пиккадилли» сказал, что вы мне лучшую цену предложите.
– Микк, говоришь? Ладно, скажи, сколько хочешь.
– По доллару за шкурку отдам. Испанскому доллару, не местному.
Сторговались в результате до полутора за пару, но по тому, как загорелись его глаза, я понял, что продешевил, причем изрядно. Продал я ему их ровно сорок, оставив полторы дюжины для второго – Кристи, и спросил невзначай:
– А где тут можно заночевать?
– Да хоть у меня. За полтора испанских доллара. С ужином и завтраком.
Я кивнул, выдал ему еще две шкурки, взял ключ, проверил комнату – она оказалась не в пример лучше, чем не только в Шедабукту, но и Кобекиде – и пошел к Кристи.
Он оказался полной противоположностью Джонсону – высокий, с явным шотландским акцентом. Он мне, не колеблясь, предложил по полтора доллара за шкурку, сказав, впрочем, что это его твердая цена – он не торгуется. А после завершения сделки рассказал, что шкур сейчас меньше стало – раньше их французы продавали, теперь их больше нет, а своих трапперов еще мало. Впрочем, и бизнес-то не очень, солдаты-то почти все ушли в этот проклятый Кобекид, здесь хорошо, если полторы сотни оставили.
– Да и пушки они почти все с собой забрали, осталась разве что парочка на цитадели. Французы-то, понятно, не нападут, но что, если это сделают микмаки? У них раньше были только луки и стрелы, теперь-то им лягушатники ружья раздали. Причем пойдут-то они не на цитадель – они ученые, а где-нибудь там, где и башни нет. Эх, гложет меня предчувствие, что что-то будет. Ведь и на этой проклятой Моно-чего-то-там французы с индейцами разбили нашего генерала Брэддока в пух и прах, может, слыхал? Не знаю уж, о чем там Лоуренс с Монктоном думают… А вместо того, чтобы замириться с французами, они надумали выгнать их всех куда подальше – ничем это хорошим не кончится, помяни мои слова.
На следующее утро, когда я выходил из ворот у цитадели, я обернулся и увидел множество орудийных портов, но только в четырех из них просматривались жерла пушек.
30 ноября 1755 года.
Форт Монктон, ранее Кобекид
Лейтенант Джон Мак-Мертри, Нью-Гемпширская милиция
– Лейтенант, враги уже подошли вплотную к нашему форту! – брызжа слюной, орал подполковник Монктон. – А вы так и не закончили вверенной вам работы!
– Ваша честь, но ведь вы сами приказали завершить работы до сегодняшнего дня. А закончены они были уже позавчера, на два дня раньше срока. И мои акадцы, несмотря на все больший некомплект, начали работу над оставшимися зданиями и…
– Молчать, лейтенант! Ваши оправдания мне абсолютно не интересны. Немедленно выгнать оставшихся лягушатников, их баб и их сопляков на лед – кроме тех баб, которые работают в борделе, эти пусть пока остаются. А остальные нам больше не нужны!
– Но, ваша честь…
– Молчать, я сказал! Если вы и этого не будете способны сделать, как положено, то вас ждет трибунал и самое суровое наказание!
– Но, может, их следует попросту запереть в их сараях?
– А кормить их кто будет? И самое главное – чем? Если осада затянется, то еды не будет хватать уже вашим людям. Вы об этом подумали? Или вы такой же идиот, как и большинство колониалов?
– Разрешите исполнять ваш приказ, ваша честь?
– Разрешаю. И… пошел вон!
С собой я взял десяток наших ребят и четверых из массачусетского ополчения – тех немногих, кто не отличился особой жестокостью по отношению к несчастным акадцам. Как и я, они были ирландского происхождения и, наверное, слышали от своих родителей или дедов, как с их предками обращались англичане. Впрочем, ирландцы наверняка были и среди тех, кто сладострастно
