Это нужен ловчий камышовый кот, а хороший, справный котяра стоил, как лодка. Все удобные угодья обязательно «чьи-нибудь». За отстрел «их уток» крестьяне могут не только палок всыпать, но и лодку продырявят. Приходилось ходить по реке. В любую погоду. Птицу бил влёт, какую бы волну не нагонял встречный северный ветер. В одиннадцать отец подарил ему новый лук, очень дорогой, с рогом на «животе» и сухожилиями на «спине». В тринадцать об искусном отроке говорила вся округа и даже херитепаа приезжал взглянуть на знаменитого стрелка.
Когда Нехемену исполнилось шестнадцать, отец занёс кое-кому денег и сын стал воином «Тетнут-шесер» — морским стрелком. И вот сейчас, восемь разливов спустя он стоял на палубе «Пчелы и Тростника», поглаживал свой любимый лук, а на тетиве уже лежала лёгкая тростниковая стрела. Длинный рыбовидный наконечник почти полностью обмотан паклей, обмазан смолой, смешанной с горючей «солнечной солью».
Стрелять Нехемен не спешил, ждал. Пусть подойдут ближе. Аперу-аха и сам грозный Аменертес поглядывали на знаменитого лучника и тоже не стреляли.
Корабли все ближе.
За спиной Нехемена на ветру полоскались алые ленты, повязанные на древко с золотым штандартом — полудиском, расчерченным лучами Ра. Стрелок обернулся, покосился на них оценивающе. Помощник поднёс к наконечнику головню из жаровни, стрелок растянул лук, прицелился и, задержав оперение возле уха всего на один удар сердца, отпустил тетиву. Она загудела привычно, замерла, на полпальца не достав до левого предплечья.
Стремительный дымный росчерк. Десятки пар глаз не мигая уставились в одну точку в напряжённом ожидании. Стрела нырнула в волны. Недолёт.
— Так… — спокойно сказал Нехемен.
На тетиву легла вторая стрела. Нехемен ещё некоторое время выждал, потом взял чуть повыше, чем при первом выстреле, задумался на ничтожно-краткий миг, опустил лук на один палец и выстрелил.
— Так… — спустя несколько мгновений он повторил слово, которое давно уже прилепилось к нему прозвищем.
В голосе его прозвучала нотка удовлетворения. Он повернулся к Аменертесу, кивнул и пространство между кораблями пронзили десятки стрел.
«Афродита» держалась справа и чуть позади от «Гиеса» на котором находился Диоскорид.
Племянник Антигона спешил. Посланная к Феодоту триера не вернулась и согласовать совместные действия не удалось. Диоскорид знал лишь одно — врага он встретит скорее всего у берегов Памфилии или на западе Киликии Суровой.
Гребцы не жалели себя, им посулили тройную плату, но всё же работали посменно, ведь следовало оставить силы для боя. Но когда впереди замаячил дым, Диоскорид понял, что опаздывает, и флейтисты засвистели особенно рьяно. Корабли ускорились и проходили теперь семьдесят стадий за одну «амфору». Такая скорость похода считалась предельной. Быстрее можно разогнаться только в атаке.
Вот он, мыс Сарпедон, всё ближе. И за ним явно не дружеская пирушка. Из-за массивного корпуса «Гиеса» Менедем не видел, что происходило на левом траверсе, где Поликтет не без труда добивал Гегесиппа. Что за мысом, тоже не видно, хотя заросший тростником берег и низок. Ясно только, что там что-то хорошо горит.
Навстречу вышли десять кораблей. Остальные связаны боем.
— И это всё? — спросил Дион, — что-то негусто.
— Хвали день вечером, — посоветовал ему кормчий, которому Репейник подрядился помогать.
Помощь предполагала и защиту, для чего Дион вооружился гоплоном. Никодим с эпибатами расположился на носу.
Всё ближе, сейчас начнётся.
— Менойтий, правее! — крикнул кормчему Менедем.
Локтей триста до врага.
— Вот так, да!
«Афродита» отклонилась в сторону, предоставляя возможность «Гиесу» разбираться с самым большим кораблём египтян в одиночку. Так, по крайней мере показалось Диону. Вскоре выяснилось, что он ошибся.
Вслед за «Афродитой» правее взяли и все, кто следовал за ней.
Сто локтей.
— Щиты! — крикнул Менедем и в тот же миг на «Афродиту» обрушился град стрел.
«Пошла потеха!» — подумал Дион.
— На кончик мачты! — командовал Нехемен, — бей!
Злобный рой умчался прочь. Вытащить новую стрелу, упереть деревянную пятку в тетиву, вскинуть лук.
— На палец ниже! Бей!
Дымные нити тянулись к родосским кораблям, команды на которых торопливо забивали мокрыми кожами и песком робкие ростки неугасимого огня. Упустишь, пойдёт в рост — беда. Хорошо горят смолёные борта.
Родосцы отвечали машинами, Антенор видел, как здоровенная стрела, целое копьё, пронзила сразу двух человек неподалёку от него. Однако покамест преуспевали аперу-аха, били быстро. Но так долго не могло продолжаться. Вражеские проемболлоны маячили всё ближе.
— Держитесь!
Удар и треск. Антенор чудом удержался на ногах.
— А-а-а-р-е-е-е-с!
С обеих сторон полетели дротики. Антенор тоже метнул свой, но ни в кого не попал.
«Гиес» оказался удачливее, урону нанёс больше. Оба столкнувшихся корабля закрутило. Египтяне теперь били совсем прицельно, буквально выкашивая команду «Гиеса», но это была ещё далеко не победа. «Пчела» остановилась и стала лакомой добычей для «Афродиты».
— Левый, табань! — заорал кормчий Менойтий.
«Афродита» поравнялась корпусом с «Пчелой» и начала быстрый разворот влево.
— Оба — вперёд!
— Атака! — срывал голос Менедем и надрывались охрипшие келевсты.
Гребцы рычали от натуги. Короткий разбег, всего локтей двадцать, и удар!
Ах, как удачно! Прямо в середину борта. Затрещали вёсла и разрушенная парексерейсия. Теперь сдать назад и в смертельную рану хлынет море.
— Назад!
Но не тут-то было. В борт «Афродиты» вкогтились египетские кошки. Раскрашенные бабы с подведёнными глазами не желали отпускать доблестных мужей, рассчитывали заключить их в объятья. Пусть так. Мужи не против.
— Пошли! — крикнул Никодим и всадил дротик в первого беднягу в полосатом платке, — за Орестиду!
— Птолемей! Это Птолемей!
— Приап вам в рыло, тупые ублюдки! — воскликнул Калликрат.
Это его из-за дорогих доспехов приняли за Птолемея. Тёмный народ наёмники, недалёкий, что с них взять?
— Навались ребята! Бери его!
Самый крикливый быстро заткнулся. Калликрат напоил свой клинок из его горла и схватился со следующим.
— Сам у меня сейчас возьмёшь! — рявкнул гетайр, работая щитом и мечом так, что сразу трое родосцев пятились от него, не в силах ничего противопоставить стремительной стали.
— Наддай, ребята! — проорал кто-то совсем рядом с отчётливым ионийским выговором, — мочи македонских козотрахов!
— Жопу не надорви! — это уже македонская речь.
И ведь не понять, с какой стороны кричат. И на той стороне, и на этой могли быть свои, македоняне. Свои, да…
Справа отборная брань, слева кто-то визжит, как свинья под ножом. Впереди чужие щиты — родосские розы, самосские павлины, милетские львы, эфесские кабаны. Начищенная бронза с любовно нанесёнными рисунками быстро покрывалась царапинами и вмятинами.
Антенор дрался молча. Левая рука совсем онемела. Там, наверное, сплошной синяк. Да наплевать, целы бы были кости. Тонкий бронзовый лист, покрывавший щит, прорублен в нескольких местах. Кто сказал «бронза»? Не-ет… Враньё. Щит будто отлит из свинца… Совершенно неподъёмный…
