не свежим, а затхлым, словно из не проветриваемого склепа.
Через несколько десятков шагов я понял, что идти неудобно. Дно оказалось не просто неровным, а неровным по определенному принципу, словно кто-то нарочно сделал его таким, чтобы сбивать ходоков с размеренного шага. Посветив под ноги, я увидел поперечные колдобины, отстоящие друг от друга с равным интервалом. А присмотревшись, сообразил, что это шпалы, настолько старые, что уже окаменевшие. По краям их обнаружился красноватый налет. Видимо, все, что осталось от проржавевших насквозь рельсов.
И вот на одной из этих ржавых полосок я увидел отпечаток подошвы. Примерно — тридцать девятого размера. Его явно оставила нога подростка. Куда бы они ни направились дальше, пацаны проходили здесь. Вот только по-прежнему ничего не слышно, кроме эха моих собственных шагов. Время от времени, я замирал, как вкопанный, затаив дыхание, прислушивался. Ну не могут три десятка сорванцов передвигаться совершенно бесшумно! Или они утопали так далеко вперед?
Может, надо было сразу вызвать горноспасателей, а не геройствовать зазря. Конечно, у меня уже был опыт поиска детишек в лабиринте подземных штреков, но тогда я искал троих. Только бы этот транспортный тоннель, по которому когда-то толкали вагонетки мокрые от пота и черные от пыли горняки, нигде бы не разветвлялся. Ничего, если придется мне оказаться на таком распутье, не стану корчить из себя витязя. Вернусь назад и вызову спасателей. И едва приняв такое решение, я услышал шаги.
Сразу же стало легче. Ну слава труду, одумались! Возвращаются! Радовался я недолго, потому сразу понял, что слышу шаги лишь одного человека и он нагоняет меня, а не движется навстречу. Оглянулся. И увидел луч фонаря, прыгающий по стенкам и потолку. Надо думать, это мой нынешний напарник. Погонялово — Динамо. Впрочем, звук и свет оказались куда быстрее человека. Прошло еще минут десять прежде чем я разглядел смутный силуэт человека, который приближался с той же стороны, откуда только что пришел и я.
— Ну вот, я же говорил, что сойдутся снова наши стежки-дорожки! — приветствовал меня «химик» своим любимым присловьем.
— Привет! — сказал я, почти шепотом. — Я тебе тоже рад, только не ори так. Обрушится потолок и поминай как звали.
— Ничего, здесь свод крепкий, — беззаботно откликнулся Динамо. — В твердой породе пробивали каторжане.
— А ты что, разбираешься?
— Еще бы! Трояк отрубил в руднике.
— Ну что ж, тогда пошли.
В крайнем случае, если тоннель раздвоится, мы сможем не терять время на обследование каждого ответвления в отдельности. Да и вообще вдвоем веселее. Не чувствуешь себя оторванным от всего человечества, заживо зарытым в землю… Вот только где же пацаны. Видать, бегут и бегут вдоль по бесконечному штреку. Убегают, что ли от кого-то? Да от когда здесь убегать? Даже черви не водятся, потому что жрать нечего. Только каменная пыль и влага. А тут еще «химик» принялся зудеть:
— Ну и куда они подевались, крокодилятки твои?.. Что им в мамкиной кладке не сиделось?
— Что это у тебя за базар такой странный? — раздраженно откликнулся я. — То бегемоты, то крокодилы…
— А это все Миний Евграфович! — принялся охотно объяснять Динамо. — Будешь, грит, при мне первым кайманом… Я раньше такой фени и не слыхал, и даже не врубился, это он меня так послал или — наоборот?.. А потом в библиотеке энциклопедию взял, на букву «КА», помусолил странички… Ба! Дык вот же он — кайман, как есть!.. Крокодил, оказывается, только маленький… Ну если его рядом с другими прикинуть… А так — прожорлив, гнида…
— Тихо! — шикнул я на него и замер, прислушиваясь.
В первое мгновение мне почудилось, что я ослышался. Шорох наших шагов, болтовня каймана этого и все это мгновенно подхватывается и перевирается эхом. Нет, это не слуховая галлюцинация. Впереди, во тьме, кто-то действительно разговаривает. Неужто нашлись огольцы⁈ Окликать их я не стал. Неизвестно еще услышат ли? Звук в подземных полостях распространяется черт знает как. Лишь бы оставались на месте и никуда не девались. Хватит в догонялки вперемешку с прятками играть.
Подсветив свою физию, я показал напарнику, чтобы тот помалкивал и следовал за мною. И мы побежали вперед, насколько позволял неровный пол транспортного штрека. Плохо, что стала садиться батарейка в фонарике. А вот у «химика» он еще хорошо светит. Ярко. Выключив свой, чтобы не тратить заряд, я сказал Динамо, чтобы светил мне под ноги и мы двинулись дальше. Еще несколько десятков шагов и я понял, что характер эха изменился. До этого оно металось мячиком от пинг-понга от стенки к стенке, от потолка к полу и вдруг вкатилось в штрек гулким пустым шаром. Тоннель оборвался и мы оказались в просторном подземном зале.
— Ой, это Сан Сеич! — послышался то ли испуганный, то ли радостный детский возглас и запрыгал эхом.
— Да, крокодилятки, это я, — воспользовался я определением своего спутника. — Вы тут прохлаждаетесь, а наверху ваши родные с ума сходят и пишут на нас с Антониной Павловной заяву в милицию.
— Да они тут как у мамаши в кладке! — хохотнул «химик». — Тепло и сыро!
— О, и дядя Динамо тоже здесь! — отозвался Тимка Фирсов.
— Мы-то здесь, а вы — все тут? — спросил я. — Абрикосов?
— Я! — отозвался Алька.
— Борисов?
— Здесь, — к моему огромному облегчению сказал Володька.
— Веретенников?
— Тута!
— Григорьев?
— Ага!
— Доронин?
— Я за него…
— Журкин?
— Всенепременно.
— Зимин?
— А чё сразу — Зимин?
— Ильин?
— Присутствует.
— Капитонов?
— Болен.
— Ну так я тебя вылечу, дружок… Константинов?
— В некотором смысле.
— Кривцов?
— Я — как все!
— Макаров?
— Как штык!
— Митрохин?
— В метро.
— Могильников?
— Как в могиле.
— Морозов?
— Знобит.
— Отрыжкин?
— До нее, до самой.
— Сидоров?
— Здоров!
— Тетерников?
— Токует.
— Трушкин?
— Не трушу.
— Ульянов?
— Мы пойдем другим путем.
— Это мы еще посмотрим — каким?.. Уткин?
— Кря!
— Бездна остроумия… Фазиев?
— Моя тута.
— Фирсов?
— Да куда я денусь!
— Холодов?
— Как — лед.
— Шаров?
— Качусь.
— Щукин?
— Сын.
— Якушин?
— Не кушал.
— Ну что ж, все, вроде, на месте. Чувство юмора хоть и подмоченное, но все еще теплится…
