В полном соответствии со временем года ветер дул не только сильный и наполненный влагой, но и холодный. На верхней палубе от него невозможно было укрыться, пробирал до костей. Несколько человек смыло в море волнами, и никого из них спасти не удалось, подставлять борт волне означало утопить корабль. Ненамного лучше приходилось казакам и на гребной палубе.
Шли под штормовыми парусами, благо на каторгах их ставили латинские, позволявшие ходить не только строго по ветру. Всерьез ветер задул через несколько часов после выхода из гавани, вернуться уже было невозможно, как и идти в Крым, направились к портам Северного Кавказа. Вскоре пришлось спустить паруса, оставив по одному штормовому, и сократить вдвое число весел, убрав «лишние» внутрь.
Османские верфи имели немало классных мастеров, строить корабли там умели. Но… не всегда они располагали возможностью делать это качественно. Слишком часто султаны в кораблях нуждались уже вчера, а посему спешка при сооружении кадирг была похлеще, чем при ловле блох. Использовались сырая древесина и плохое железо, пушки отливали кое-как и из отвратительной бронзы, минимум половина средств, выделенных на строительство, разворовывалась, что приводило к невыплате зарплаты на верфи. Из-за чего работа шла там буквально из-под палки, с соответственным качеством.
На нижнюю гребную палубу волны захлестывали куда чаще, чем на верхнюю, так что на удаление воды приходилось тратить усилий не меньше, чем на греблю. Даже в холодрыге вымываемое из нижней палубы дерьмо вносило еще один нюанс в жизнь команд, нельзя сказать, что приятный. Вдобавок стала сдавать обшивка, вода все активнее стала просачиваться внутрь сквозь щели в ней. Удары волн сильно способствовали появлению все новых и новых. Чем дальше, тем больше. Относительно короткое, меньше двух суток, возвращение из Турции превратилось в испытание на прочность. И не всем его было дано выдержать.
Казаки с пяти каторг, выбросившихся на пляжи, считали себя счастливчиками, у них даже корабли пострадали не слишком сильно. Побережье после казацких побед стало дружеским (относительно, конечно, но попытки убийства или пленения они могли не бояться), пара разбилась на скалах у берега, с них спаслась едва десятая часть, тоже везунчики – только с другим оттенком удачи. Еще три, «Ж. опа», «Вонючка» и «Рыгалка» (благоухание на гребных палубах побуждало и не к таким названиям), исчезли, будто их и не было, пошли на дно в неизвестном месте. В общем, потери, сравнимые с поражением в морском сражении. И проиграл его Васюринский часто упоминавшейся Аркадием «особе» – огромной зеленой жабе. Самое обидное – даже не своей.
Еще две недели назад он потребовал прекратить праздник грабежа и собираться домой. Хотя погода стояла неплохая, пусть и дождливая, известным местом чувствовал приближение неприятностей. Однако все войско, при полной поддержке союзников, стало на дыбы. При отсутствии серьезного сопротивления им хотелось нахапать как можно больше. Иван попытался тогда надавить, но почти все капитаны дружно и очень энергично воспротивились немедленному уходу.
Казацкие корабли уже больше месяца сновали от Анатолии к портам Крыма и Северного Кавказа и обратно. Гребцы понатирали себе кровавые мозоли, но их это не смущало ни в малейшей степени. Ведь, выбиваясь из сил, они таскали в казацкие или союзные порты богатейшую добычу. Прерывать такое приятное действо большинство не желало категорически. И при попытке Васюринского продавить срочное возвращение в эскадре запахло бунтом. Увы, казацкая вольница сыграла в этот раз против самих казаков. Понимая, что если дальше будет настаивать, то может лишиться жизни, наказной атаман отступил.
Потом Аркадий удивлялся – почему Иван не взял с отказавшихся повиноваться капитанов расписки? Но тогда Васюринский перестал бы быть самим собой. В результате произошедших событий перед бывшим куренным, а ныне наказным атаманом замаячили очень малопривлекательные перспективы. За подобные просчеты у казаков даже кошевые атаманы, случалось, отвечали буйной головушкой. Какая ему судьба уготована по возвращении, ведал только Бог.
* * *
Осторожный стук в дверь оторвал Ивана от мрачных мыслей.
– Входите! – с беззвучным стоном – негоже атаману выказывать слабость – он поднялся и сел на кровати, поставив ноги на пол.
В открывшуюся дверь вошло несколько человек. Все выглядели несколько смущенными и взволнованными. В других обстоятельствах их можно было бы принять за группу нищих, пришедших просить Христа ради. Разве что сабли, пистоли и кинжалы, обильно украшавшие драную – нищий побрезгует – одежду, и откровенно бандитские физиономии указывали на склонность к другому, не попрошайническому промыслу.
Обежав взглядом вошедших, отметил, что все они были из родного, его имени куреня, да не новички, а как один – ветераны.
«Филимон Кладигроб пришел в курень года через два после меня, совсем еще зеленым шляхтиченком, нищим, но гонористым. Гришка Чертопляс тоже вступал в курень под другим названием. Вацлав Пердисрайло и Тихон Затуливетер… уж и не припомню, кажись, все же уже в Васюринский курень вступали, а самый молодой из них, Данило Ласка, точно моей выучки казак. Все люди верные, от них удара в спину ждать не приходится. Неужто предупредить о чем хотят?»
Сечевики между тем, войдя в каюту наказного атамана, никак не решались завести речь о цели своего визита. Битые жизнью, стреляные и рубленые, тонувшие и горевшие головорезы мялись, как парубки на сватанье, пихая один другого. Слышалось только тихая невнятная перебранка:
– Ну, давай.
– Сам начинай.
– Ну, хлопцы, договаривались же…
Наконец, решился самый молодой и энергичный – Данила. Иван про себя ему прочил полковничью, если не атаманскую, булаву.
– Батько… мы, значит, посовещались… вот… и, значит, вот… – слова давались сотнику с явным трудом. – Просим тебя, значит… вернуться в курень. Куренным, вот!
Теплая волна покатилась откуда-то изнутри по всему телу у Васюринского. И почему-то вдруг забилось бешено сердце, защипало в глазах, да так сильно – испугался, что слезы покатятся. Поэтому перед ответом энергично почесал нос, убрав две набухавшие слезинки.
– Хлопцы, вы что, не понимаете, что меня за утерю каторг в мешке могут кинуть поплавать или на виселицу подвесить?
– Чего ж не понимать, понимаем. Оттого и звать в куренные пришли, – продолжил отвечать за всех Ласка.
– Так зачем вам куренной, которого вот-вот топить или вешать придут?
– А (длинное и путаное выражение одновременно на староукраинском, польском, татарском, плохо поддающееся переводу на современный язык)… – встрял в разговор Пердисрайло. – А еще… (пожелания самого неприятного и странного на пяти языках сразу)!..
