Нэргуй кивнул без удивления, и снова повернулся к выбранной им троице:
— Слышали? Найдите румеев. Наведите на них наших воинов. Хоть один из вас должен это сделать. Они убили наших товарищей, похитили наших коней, а с ними — нашу честь. Я говорю — нашу — и про вас. То, что кони вернулись к вам, не ваша заслуга, а воля Аллаха. Возможно, Аллах специально выбрал вас, чтобы спасти нас от позора и сохранить наши головы. Искупите наш позор перед хаганом.
Четверо молча кивнули. Говорить им было не нужно. Все было в глазах.
Они сразу бросились собираться. Один уже оседлывал лошадь, двое других искали лошадиную сбрую. Те трое, что должны были отдать им своих коней, тоже готовили четвероногих товарищей в поход. Нэргуй заметил, что один из выбранных им воинов скачет в одном сапоге.
— Не стойте столбами! — крикнул он остальным. — Найдите вещи тех, кто едет. Тащите им сигнальные горшки, воду, еду, стрелы!
Стражи засуетились. Люди отошли от потрясения и собирались быстро. Привычка была сегодня помножена на унижение.
Хунбиш стоял в стороне. После распоряжений Нэргуя он почувствовал, что еще не все потеряно, и несколько приободрился. Он поглядел на Нэргуя почти с нежностью.
Но это, конечно, не отменяло то, что Нэргуя нужно будет убить потом.
* * *
На долгой дороге раз встретились как-то.
Купец Феодулос с купцом Абдаллахом.
Желая здоровья, богатства в миру,
Вдруг оба узнали, что едут в Кайру[38].
«Поехали вместе! — сказал Абдаллах,
Нам будет спокойней в дорожных делах».
Кивнул Феодулос согласно главой,
Чем больше народа — тем больше покой.
Вдвоем и дорога бежит веселей,
Купцы языки приспустили с цепей.
Все сплетни и новости пересудачив,
Расхвастались оба о личных удачах.
Сказал Абдаллах: «Я всего в жизни сам
Добился», — и гладит себя по усам.
Сказал Феодулос: «В движении к цели,
Ни разу я не был на жизненной мели!
А все потому, что мы с тобой, брат,
Из тех, что судьбу свою сами творят.
И мир повидав, и пожив уже вдоволь,
Мы поняли: каждый судьбы своей коваль».
Себя и друг друга речами хваля,
Купчины вступили на борт корабля.
Корабль выходит в открытое море.
Купцы балаболят, не ведая горя.
Но тут к кораблю подступила волна,
Ни мачту, ни парус не тронет она.
Прохладой коснулась усталых гребцов
И сбросила за борт лишь наших купцов.
Все дальше и дальше их тащит волна,
Вот мачта их судна уже не видна.
И чуя внизу лишь морскую пучину,
Купцы вдруг свою ощутили кончину.
«Ох, брат, помираю, — кричит Абдаллах.
Нет силы держаться в руках и ногах!
Я знаю, за что нас волной окатили,
Хвалили себя, а про Бога забыли!»
Трясет Феодулос согласно главой,
Старается нос он держать над водой.
«Не зря ведь отцы имена нам давали!
А мы их значения позабывали!»
Купцы смотрят в небо и громко вопят,
Святую молитву как могут творят.
Ромей наш молитву творит по-христьянски
Араб подпевает ему ему по-агрянски…
Его покачивало на волнах, прямо как в песне. Вверх-вниз, из стороны в сторону. Но отчего-то волны не приносили облегчения, и каждое движение отдавалось болью в ногах и спине, давило в грудную клетку.
«Это оттого что я не лежу… — подумал он, — мне нужно лечь на спину и станет легче».
Он попытался откинуться, но что-то помешало, и тут же вернуло его обратно в вертикальное положение. А где-то далеко все еще звучала песня про двух купцов, ввергнутых Божьим гневом в море. Сейчас купцы помолятся, Господь услышит их, и могучей волной вернет их на палубу. Потом они прибудут в Кайру, и наученные горьким опытом будут вспоминать Бога и молиться по любому случаю. Помолившись на ночь об охране имущества, купцы наутро обнаружат, что их начисто обнесли. Потому что кроме надежды на Бога, не худо бы и запирать на ночь дверь. Не стоит забывать о Боге, не стоит и перекладывать все на него… Он знал это, потому что слышал эту песню уже, наверное, тысячу раз. Тит любил эту нехитрую притчу и частенько её распевал. Вот и сейчас заладил петь опять. Тит?.. Поет? Но ведь Тит мертв. Убит у него на глазах. Как же он может слышать песню мертвеца? Тит друг ему, и он не боится его ни живого, ни мертвого. Но как же он его слышит? Может, он и сам уже тоже умер? Когда?.. Он не помнил этого. Не мог же он умереть и сам того не заметить? Не мог, да? Но… где он?
Тут Трофим начал быстро просыпаться. Он открыл глаза и увидел перед собой луку седла, лошадиную гриву и медленно плывущую внизу степь. Он спал, просто спал верхом на лошади. Рядом, тихонько напевая, ехал Улеб, поддерживая его под руку, чтоб он не свалился с коня. Да, точно. После побега они были слишком вымотаны, но не хотели останавливаться. Тогда они договорились спать прямо на лошадях, поддерживая друг друга посменно, чтоб не свалиться с непривычки.
— Проснулся? — спросил Улеб.
— Да… — Трофим мотнул головой и почувствовал, что голова сейчас отвалится от окоченевшей шеи.
Улеб отпустил его локоть. Тело ломило невыносимо. А Амару хоть бы хны… Он поглядел на степняка, который после ночной поездки в седле имел вполне выспавшийся вид. Трофим посмотрел на свои колени. От грязи шелковое исподнее стояло на них колом, на коленях были дыры. Теперь в свете дня было видно, что беглецы перемазаны, как пекельные черти, — результат блужданий по ночному лесу. Одна из оборок размоталась, и он снова запихал её край в импровизированную обувь.
Трофим начал озираться. Фока тоже уже проснулся, и судя по его помятому, сосредоточенному лицу, что-то сильно обдумывал. Трофим повертел головой, услышав, как хрустнули позвонки, и сделал глубокий вдох, чувствуя, как расправляются легкие. Посмотрел вверх, на поднявшееся еще выше солнце. Наконец, обернувшись, глянул назад. То, что он увидел там, огорчило.
— Едет, — сказал он Улебу.
— Едет, — оглянувшись назад, согласился Улеб. — Пристал как тень, с хвоста не стряхнешь…
Позади них, на расстоянии, превышающем полет стрелы из лучшего лука, верхом на неказистом нестатном коньке, со второй лошадью в поводу ехал мугол. Он отыскал их еще до восхода солнца. Они заметили его с утра. Тогда же утром, мугол сделал краткую остановку, спустил с коня на землю горшок, поднес к нему огонь и вскоре к небу вознесся высокий столб дыма.
