Черты лица Суллы бросались в глаза своей чистопородной "правильностью": прямой нос, тяжелый волевой подбородок, суровая складка меж бровей. Истинный римлянин. И сейчас, и прежде, Луций Корнелий имел оглушительный успех в женском обществе. Однако в последние годы любовь к нему прекрасного пола объяснялась вовсе не внешностью, а, скорее, высочайшим положением в обществе и ледяным обаянием, развитым в молодые годы, когда Сулла якшался с актерами и мимами.
Былая внешняя привлекательность Суллы с годами поблекла. Голубые глаза уже не казались пронзительными, их больше не сравнивали с бездонными озерами. Кожа, когда-то равномерно бледная, на пятом десятке покрылась уродующими красноватыми пятнами. Светло-рыжая шевелюра изрядно поредела с возрастом, хотя богам было угодно и в старости избавить Луция Корнелия даже от намеков на лысину.
Сулле подвели коня, один из подбежавших солдат, присел на колено, послушно подставив спину. Усевшись верхом, пятидесятидвухлетний полководец принял из рук трибуна позолоченный шлем, украшенный пышным султаном из крашенных в алый цвет страусиных перьев.
У претория собрались легаты и множество солдат. Сулла огляделся по сторонам, словно ища кого-то, и обратился к трибуну:
– Клавдий, быстро позови Марка.
– Уже послал за ним.
– Хорошо. Мурена, ты здесь?
– Здесь, мой император.
– Ты готов?
– Так точно, первая когорта Счастливого построена у Преторианских ворот.
– Не слишком ли мало? – поинтересовался легат Гортензий.
– Сколько их? – спросил Сулла у вестника.
– Тысяча.
– Вот видишь, Луций, все как он и обещал. Оттого, что мы выйдем навстречу меньшим числом, его унижение меньше не станет. Нам ли бояться этого болотного сидельца? После Орхомена-то.
Подошел, вернее, подбежал квестор, ему так же подвели коня.
– Марк, ты заставляешь себя ждать.
– Не повторится, – квестор покраснел, как мальчишка, хотя таковым давно не был.
Собравшиеся у претория легионеры возбужденно загомонили: из лагерного святилища торжественно вынесли Орла Первого Счастливого легиона[79], наиболее боеспособного из войск Суллы. Командир легиона, Луций Лициний Мурена, лично принял обвитое красными лентами древко из рук знаменосца-аквилифера, пока тот садился верхом, и поднял Орла над головой высоко, как только мог. По рядам легионеров прокатилась волна восторженного рева:
– Император! Император!
Сулла пустил коня шагом, свита последовала за своим полководцем, а вокруг, во все стороны, растекалась многоголосая река солдатского ликования.
– Красиво, словно на триумф собрались, – заметил Сулла, из-под приложенной козырьком ладони рассматривая приближающуюся голову колонны понтийских всадников.
– Ты ожидал, что они будут все в болотной тине, Корнелий? – поинтересовался Мурена.
Гортензий хохотнул.
Пышная кавалькада была расцвечена золочеными знаменами Эвпатора. Всадники едва помещались по восемь в ряд на узкой дороге, что вела из Фив в захолустный Делий, известный прежде лишь древним святилищем Аполлона. Они приближались неспешной рысью. Позади отряда из двадцати телохранителей, на высоком сером жеребце ехал человек в черненом, украшенном золотой чеканкой мускульном панцире и таких же поножах. На голове его красовался белоснежным волосяным гребнем аттический шлем старого образца, из тех, что активно использовались лет двести назад. Телохранители имели шлемы попроще, беотийские с довольно широкими, как у шляпы, полями, согнутыми в складки, и конскими хвостами на макушке. Доспехи их так же не отличались роскошью, но и не бросались в глаза бедностью, ибо свита полководца должна производить впечатление в любой ситуации, даже когда она сопровождает его, неоднократно битого, на встречу с победоносным противником.
Сулла, глаза которого с возрастом приобрели дальнозоркость, в ущерб ближнему зрению, еще издали смог разглядеть лицо своего врага, мелькающее за спинами телохранителей, и по его выражению заранее пытался предугадать мысли и намерения Архелая.
Митридатов стратег, главнокомандующий всеми царскими силами в Греции изо всех сил старался выглядеть спокойным, как скала, но взгляд его, скользящий по стройным шеренгам легионеров, выдавал немалое внутреннее напряжение.
Процессия остановилась примерно в полустадии от римлян. Архелай выехал вперед и замер. Сулла так же не двигался. Вот он-то, как раз, производил впечатление несокрушимого утеса.
Выждав немного (преисполненным значимости не следует спешить, ни в какой ситуации), Архелай пустил коня шагом. Шестеро телохранителей последовали за полководцем.
Сулла тоже двинулся вперед, сопровождаемый пешими ликторами. Ликторов двенадцать – число, полагающееся консулу, каковым Сулла не являлся. Сие, однако, никоим образом не смущало ни самого любимца легионов, ни его солдат, ибо все они уже давно именовали своего полководца императором и единственным легитимным властителем Рима, призванным самой судьбой очистить Город от захватившей его банды узурпаторов.
Архелай, не отрываясь, чуть исподлобья, смотрел прямо в глаза Сулле. Римлянин высоко вздернул массивный подбородок, взирая на стратега, как бы свысока. Они остановили коней на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Оба не произнесли ни слова. Солдаты, на каждой из сторон, затаили дыхание, погрузив весь мир в мертвую тишину, в которой даже негромкое фырканье коней никто не замечал.
Архелай не выдержал борьбу взглядов и вновь скосил глаза на строй легионеров позади Суллы. Губы римлянина тронула еле заметная улыбка.
– Радуйся, могучий Сулла, – наконец нарушил молчание стратег.
– И ты радуйся, храбрый Архелай, – по-гречески ответил на приветствие Луций Корнелий.
– Я рад, что слова моего посланника достигли твоих ушей.
– Признаться, я был немало удивлен, что столь ожидаемое мною предложение, доставил от тебя не воин твоей свиты, а какой-то купец. Неужели и ты поверил в россказни о том, что Сулла в гневе казнит послов? Это все неправда и домыслы досужих людей.
– Приятно слышать, – процедил Архелай.
Сулла вновь замолчал, с улыбкой продолжая жечь стратега взглядом. Архелай непроизвольно дернул щекой.
– Не кажется ли тебе, Сулла, что эта война несколько затянулась?
– Не кажется. Я сражаюсь в Греции всего год. Бывали войны и подольше, – насмешливо ответил римлянин.
– Сгорели цветущие города, пролились реки крови твоих и моих воинов. Не стоит ли нам уже прекратить бессмысленную бойню?
– Разве она бессмысленна? Я полагаю, она преисполнена глубочайшего смысла и является справедливым актом возмездия за все бесчинства, что учинил твой царь в дружественных Риму землях. Если ты не можешь более сопротивляться, сдавайся и будешь прощен. Возможно, даже Митридат сможет заслужить наше снисхождение, если немедленно сложит оружие.
