— Откуда ты...
Наблюдая за неподдельным изумлением префекта, Эвдор усмехнулся.
— Слишком вы, римляне, надменные. Никак не хотите позаимствовать нашей вековой эллинской премудрости. Слышал, софистика такая есть — логика? Башкой думать надо! Факты сопоставлять, — Эвдор повернулся к Аристиду, — посмотри на его рожу, пьянчуга, он слова не сказал, а уже во всем сознался. И резать не пришлось.
— Если ты сразу обо всем догадался, зачем задавать эти дурацкие вопросы? Зачем вообще атаковать корабль? — мрачно спросил Аристид.
— Я не был уверен. А вопросы... Я, всегда даю людям возможность разочаровать меня.
— И как, разочаровал он тебя? — спросил чернобородый пират.
— Если бы разочаровал, я бы отрезал ему уши, — Эвдор посмотрел Квинту в глаза, — понравился ты мне, парень. Не трус и не дурак. Лицом своим, правда, плохо владеешь. Скажи-ка еще кое-что. Митридат до сих пор в Питане сидит?
Квинт сжал зубы.
— А... Ну да. Собственно, это не уже столь важно. — "Добродушный" повернулся к пиратам, — Ну что, братья, наши планы не только не меняются, но подтверждаются.
— С этим что делать? — спросил чернобородый.
— С этим? — Эвдор поскреб пятерней щетину, — как звать-то тебя?
Квинт молчал.
— Да скажи уже, дурень! — рявкнул Аристид, — тут-то чего уперся?
Префект посверкал глазами, но выдавил из себя:
— Зови Севером.
— Север. Congruentis nomen[86].
Квинт резко вскинул глаза на улыбающегося пирата.
— С твоей смерти, Север, мне никакой выгоды не будет, я вовсе не так кровожаден, как ты, наверное, подумал. Но и здесь ты мне совсем не нужен. Так что, прыгай-ка за борт, подобру-поздорову. Боги попустят, догребешь до берега. До него видал, рукой подать. Стадии четыре будет. Может, еще свидимся.
Квинта отпустили, и он попятился к борту, стянул поддоспешную кожаную безрукавку с полосками-птеригами, свисавшими вокруг бедер и на плечах. Кожа намокла и изрядно стесняла движения. Север повернулся к борту. Его толкнули в спину, но он удержался на ногах, перелез через борт и прыгнул. Пираты гоготали ему вслед, но недолго. Их вожак быстро угомонил веселье и акат, влекомый слитными взмахами весел, побежал на север.
Префект плыл к берегу. Мысли его путались от пережитого, но сейчас важно было только одно: добраться до суши. Что он будет делать дальше, один, без оружия во враждебной стране, без денег, почти голый, он пока не представлял. Он подумает об этом после. Когда доберется о берега.
КосЕму было тридцать два года. Кое-кто в таком возрасте еще остается большим ребенком, проматывающим на пирах отцовское состояние, не заботясь о завтрашнем дне. А кто-то уже зрелый муж, повидавший столько всего, что не каждый старик мог бы похвастаться подобным жизненным опытом. В тридцать два Великий Александр закончил свою земную жизнь, завоевав половину Ойкумены. Говорят, он стал богом. Может и так. Латир и его приближенные из кожи вон лезли, стремясь произвести на заморского гостя впечатление. Устроили ему экскурсию к золотому саркофагу. Обставили все театральнее некуда. И все чего-то суетились вокруг, потрясая париками, размалеванные, как дорогие детские куклы. Все заглядывали в глаза: "Ну как, впечатлился? Проникся? Ощутил на себе давящий взгляд Божественного, незримо присутствующего?"
Нет, гость не ощутил и не проникся. Никогда не был склонен к театральным эффектам, всегда невозмутим и прагматичен, как ни странно подобное описание для человека, широко известного, как поэт и ритор.
Он не походил на молодых поэтов, любителей "волчиц" и выпивки. Знаток языков, мастер изящного слога, автор блестящих судебных речей, он не был подвержен страстям, бурному проявлению эмоций, столь характерному для большинства ораторов. Всегда сдержан, спокоен, невозмутим. Луций Лициний Лукулл совсем не прост.
Проявив личную отвагу и недюжинный ум в годы Союзнической войны, он был замечен Суллой. Исполнительный трибун, честный, инициативный, не склонный к авантюрам, он очень скоро стал правой рукой главы оптиматов. И никому, за всю свою жизнь, Луций Корнелий не доверял так, как этому, не слишком привлекательному внешне человеку.
Именно Лукулл хранил казну пяти легионов, пришедших в Грецию сражаться с Митридатом. И не только хранил, но приумножал ее. Луций Лициний ведал чеканкой монет, которыми римляне оплачивали свои военные расходы. "Лукуллова монета" чеканилась без обмана, была полновесной и ходила потом многие десятилетия.
Война протекала не совсем так, как хотелось бы римлянам. Несмотря на то, что Сулла положил конец успехам Митридата и впредь римляне били противника везде, где могли до него дотянуться, именно последнее обстоятельство и представляло наибольшую сложность. Римляне совсем не имели флота и не могли помешать постоянному подвозу продовольствия и подкреплений к Архелаю. Война грозила затянуться. Обращаться за помощью в Рим, к засевшим там марианцам, неприемлемо, да и бессмысленно. Строить флот самим? Колоссальные затраты времени и денег. Да и где? В разоренных портах? Из чего? На одни только осадные машины под стенами Афин пришлось пустить священные рощи Академии и Ликея. Впрочем, священные они для афинян, нам то что? Так или иначе, но Аттика превратилась в выжженную пустыню. Какой уж тут флот.
Римляне смогли достать три корабля, и на них Луций Лициний отправился добывать флот для Суллы. В самый разгар зимних бурь. Тем не менее, ему удалось благополучно добраться до Египта, ко двору фараона Птолемея, девятого с таким именем, прозванного Латиром[87]. Молодой Птолемей принял посланника более чем радушно. После смерти Птолемея IV, победителя сирийцев в битве при Рафии, Египет начал хиреть и больше не посягал на право именоваться великой державой. Поэтому фараон не упустил возможности подружиться с Римской Республикой против Митридата. Птолемеи и прежде имели сношения с Римом, но не слишком активные. Величина это была для них скорее неизвестной, и фараон испытывал Лукулла на прочность подарками, стоимость которых достигала восьмидесяти талантов[88]. Лукулл вежливо отказывался. Царские евнухи, раболепно простираясь перед ним ниц, вежливо настаивали. Водили к саркофагу Александра, звали в Мемфис, посетить гробницы древних фараонов. Лукулл отвечал, что осматривать достопримечательности прилично досужему путешественнику, разъезжающему в свое удовольствие, а не тому, кто оставил своего полководца в палатке в открытом поле, неподалеку от укреплений врага.
Евнухи тянули время. Фараон еще ничего не решил. Лукулл, убедившись, что суммы, подобные той, что он получил от Суллы, двор фараона способен переварить за один день, с утра до полудня, без остатка и каких-либо сожалений, вынужден был изменить тактику переговоров. Деньгами евнухов не пронять, но они опасались роста мощи понтийцев и парфян, и весьма прониклись скоростью битья римлянами митридатовых стратегов. Определенно, было из-за чего подружиться. Однако на полноценный союз фараон все же не решился и ограничился представлением эскадры пентер (не слишком большой) под командованием наварха Тимофея. Уже немало, и окрыленный успехом Лукулл отплыл на Крит в поисках новых союзников.
