Он ожидал, что оркестр прервется, и он сможет объявить стихи. Но так как музыка не прекращалась и пары вышли танцевать, он повернулся и удалился в раздевалку. Там он переоделся и аккуратно разместил свои бриджи, сапоги и гимнастерку рядышком с облачением сеньориты Лоллиты; затем он решительным военным шагом прошел среди танцующих, миновал бар и направился домой.
Когда следующим утром он был разбужен двумя полицейскими, велевшими ему следовать за ними в комиссариат, то почувствовал скорее облегчение, чем удивление. Свобода оказалась слишком тяжелым бременем; единственным еще доступным ему чувством оказалось нервное любопытство, с которым он ожидал высылки и встречи с Грубером и его людьми. Теперь ему казалось, что он всегда знал, что все именно так и кончится, и что Грубер тоже знал об этом.
Хайди захотела, чтобы они отпраздновали Новый Год на пару в новой фединой холостяцкой квартире. Испытывая мальчишескую гордость за свое новое обиталище, Федя все же предпочел провести мероприятие в людном, шумном ресторане, но она настояла на своем. Она явилась раньше обещанного, в радостном возбуждении, нагруженная пакетами с деликатесами и напитками, и заперлась на кухне, повязав фартук прямо поверх вечернего платья. Федя уселся в гостиной и включил радио.
Их связь длилась уже около четырех месяцев, и он иногда задумывался, что из этого выйдет, — правда, без всякой тревоги. Он получил от начальства благословение на этот контакт; пусть из него и нельзя выжать ничего конкретного, с окончательными выводами лучше повременить. Во всяком случае, разрешение встречаться с дочерью американского полковника было знаком доверия к нему и уверенности, что он никогда не «уйдет в Капую». Расплывшись в улыбке, он принялся подпевать своим приятным баритоном «Маршу тореадора», раздававшемуся из его переносного радиоприемника — приборчика цвета слоновой кости с хромированными ручками настройки и многочисленными лампочками. Он развернул вечернюю газету и углубился в предсказания астрологов на предстоящий год.
«Критический период, — утверждали астрологи, — наступит в конце августа, когда Марс войдет во Второй дом. Будет необычайное количество падающих метеоритов, ненормальная погода и серьезная эпидемия неизвестной болезни. Разразится война или нет — зависит от соревнования сил зла и сил спасения; последние будут представлены новой религиозной сектой, возникшей в диком горном районе на Востоке…»
Федя громко рассмеялся и уронил газету на пол.
— В чем дело? — крикнула Хайди из кухни.
— Приглашаю тебя выпить, — крикнул Федя в ответ. — Готовкой займешься позже.
— Я сейчас!
Федя снова замурлыкал «Марш тореадора», отбивая ногой ритм. Его подошва оставляла отпечаток на еще не примявшемся голубом ковре; он любовно пригладил ворс рукой. Перспектива провести вечер у себя дома с глазу на глаз с любовницей вызывала у него некоторую скуку. Он решил разделаться с сексом немедленно после ужина, после чего отправиться в какое-нибудь интересное местечко. Он ни разу не видел, как французская буржуазия отмечает Новый Год, а прождать еще год, возможно, уже не удастся. Последняя мысль навеяла на него печаль.
— Вот и я. Теперь можно выпить, — провозгласила Хайди, снимая в дверях кухни фартук и бросая его на пол. В своем черном вечернем платье она выглядела вполне привлекательной, но лицо ее исхудало, под глазами залегли тени, а в оживлении была заметна некоторая искусственность, напоминающая свечение неоновой трубки.
— Ты наступила на фартук, — сказал Федя.
— Не беда — сдашь в прачечную вместе с остальными вещами. У меня их с собой целых три штуки.
Она увидела, что он относится к этому как к безумному мотовству и сердится не на шутку. Ее брови слегка дрогнули — нервный тик, как у Жюльена, приобретенный совсем недавно, от которого ее лицо становилось жалким и беззащитным. Жестом, вошедшим у нее в привычку, она потрепала федину шевелюру.
— Кажется, меня пригласили выпить.
— Что ты предпочитаешь? — осведомился Федя.
— Сейчас принесу.
Она вернулась с бутылкой шампанского, извлеченной из морозильного ящика, и Федя открыл ее с громким хлопком. Это, как обычно, улучшило его настроение.
— Произнеси новогодний тост! — радостно сказала она.
Он припомнил ритуальные тосты, провозглашаемые на родине в порядке строжайшей иерархии, но ни один из них не подходил к случаю. Ему вспомнилось, как в 1938 году все произносили тосты за человека, которого со следующего же утра было запрещено упоминать, и как его потом целую неделю мучил понос. Это была одна из тех шуточек, которые здесь никто не поймет. Им внезапно овладела тоска по дому.
— Не знаю я никаких новогодних тостов, — буркнул он.
— И я, — призналась Хайди. — Зато вот рождественский. — И она продекламировала своим чистым, тонким голоском:
Peace on earth, and mercy mild,
God and sinners reconciled… [23]
Она выпила шампанское и налила себе еще. Федя усмехнулся.
— Снова монастырь?
Хайди села на некотором удалении от Феди в цветастое французское кресло.
— Что ты тут читал?
Он улыбнулся.
— Газета напечатала пророчество предсказателя. Говорят, эту газету читает миллион людей. С каждым днем, читая все это, они становятся все глупее, а владелец газеты — богаче. Потом он выступает на банкете и говорит о необходимости защищать свободу печати. Ваши учителя учат детей, но одновременно вы позволяете таким вот гангстерам морочить голову необразованным массам, которые ничуть не умнее детей. Что ты на это скажешь?
— Что вы правы, как всегда, профессор. — Самыми счастливыми моментами были для нее те, когда она могла с ним согласиться.
Он с улыбкой покачал головой.
— Почему такой насмешливый тон? Разве это обязательно?
— Нет. Просто глупое кривлянье. Но ты должен сохранять терпение, переучивая меня, и принимать во внимание мое деформированное мышление, связанное с происхождением.
Ему было невдомек, смеется она илиговорит искренне; не знала этого и она. Немного помолчав, она спросила:
— Что же говорит предсказатель?
— Что будут метеориты, чума и новая религия, спустившаяся с гор… — Он не стал упоминать о войне; по молчаливому согласию они изо всех сил старались не затрагивать этой темы. — Думаю, — добавил он, — что под новой религией он подразумевает секту сумасшедших, появившуюся в Карпатах.
— Я никогда не слышала о «Бесстрашных Страдальцах», — сказала Хайди, собралась что-то добавить, но осеклась. Федя заметил это.
— Может, и ты присоединишься к ним?
— Пока нет, спасибо. Кто же тогда займется ужином?
Она встала и ушла на кухню. Феде было скучно, поэтому он решил помочь и последовал за ней. В крохотной кухоньке они то и дело натыкались друг на друга, одновременно наклоняясь за тарелками, и ее волосы скользили по его лицу. По ее участившемуся дыханию он понял, что она не возражала бы, если бы он взял ее на руки и понес на кушетку, даже если бы в итоге сгорел ужин; он тоже почувствовал нетерпение, но голод пересилил желание, и он решил, что правильнее заставить ее еще потрепыхаться на крючке. Он похлопал ее по спине и удовлетворенно сказал:
— Ну вот все и готово, теперь можно поесть.
У нее оказалось припасено две бутылки бордо, которое после шампанского быстро ударило им обоим в голову. Федино лицо приняло выражение умиротворенной галантности, которому Хайди присвоила номер 4. Она знала, что скоро оно сменится сексуальным выражением — номером 5.
— Как там говорилось в твоем тосте? — попытался вспомнить он.
— В рождественском? Я рада, что он тебе понравился. — Наклонившись над столом, она нежно произнесла:
Мир на земле и милость в мире
Пусть плоть и дух вовеки мирят.
— Там не так. «Пусть Бога с грешниками мирят».
— Конечно. Какая я дурочка! — Она закусила губу и примолкла. Феде всегда становилось не по себе, когда у нее на лице появлялось это выражение отрешенности, поэтому он поднялся, щелкнул каблуками и с насмешливой торжественностью произнес:
— Пью за «Бесстрашных Страдальцев»! Видишь, я готов превратиться в контрреволюционера, лишь бы польстить тебе.
— Одному небу известно, кем становлюсь я, чтобы польстить тебе, — задумчиво молвила она.
— Никем ты не становишься, — игриво сказал он. — Тебе не дано меняться. Ты для этого слишком тверда — и слишком мягка…
— Что за лирика? — удивилась она.
— Да, ты загадка. Великая загадка! — с энтузиазмом вскричал Федя. Несмотря на легкое опьянение, он не забывал, что женщинам нравится, когда их называют загадочными.
