— Я решу для тебя эту загадку, — сказала Хайди. — У меня тело женщины, мозги мужчины, стремления святоши и инстинкты шлюхи. Достаточно?
— Надо же, — прыснул Федя, — как банально!
— Ты растешь на глазах, — прокомментировала Хайди. — Что ж, скажу больше. Когда мне было девятнадцать лет, меня направили к психоаналитику. Моим родителям хотелось мальчика, а я родилась девочкой; психоаналитик сказал, что это очень важное обстоятельство. Еще он сказал, что я увлечена своим папочкой, поэтому и влюбилась в Иисуса Христа. Тогда я пошла к другому психоаналитику, который обнаружил у меня низкую степень доверия к самой себе, вследствие чего я вечно играю именно ту роль, которую от меня ожидают другие. Потом я вышла замуж за очень вежливого молодого человека, который в любви был похож на птичку; он объяснил мне, что я фригидна, ибо страшно эгоистична и не обладаю щедростью, которая позволяла бы мне отдаваться по-настоящему. Теперь я повстречала тебя и впервые поплыла по течению — а ты объясняешь мне, что я — типичный продукт обреченной цивилизации. К чему все это?
Федя посмеялся, а потом сказал поучающим тоном записного педагога:
— Сначала ты ни за что не хотела говорить о себе, теперь же только этим и занимаешься. Ты говоришь, что в тебе нет никакой загадки, но сама считаешь, что очень загадочна, как и все окружающие люди. К чему это? А вот к чему. Все очень просто: никакой загадки не существует, есть одни рефлексы, как вот в этом радиоприемнике. — Он ласково погладил ящичек цвета слоновой кости. — Крутани ручку — вот тебе и реакция. Ударишь — получай поломку; после ремонта все опять будет в порядке. Оно говорит, кричит, поет — как все это полезно, как занимательно! Но никакой загадки в этом нет… Хайди нарочно зевнула.
— Ты рассуждаешь точь-в-точь, как мой дедушка.
— Тот, у которого был замок в Ирландии? — Он забавлялся. — Который говорил, что женщинам надо заниматься домом и детьми, а о своих причудах — забыть? Очень разумный и прогрессивный человек.
— Нет, другой дедушка. Президент железнодорожной компании. Он скупал другие железнодорожные компании, а в перерывах увлекался чтением памфлетов на тему «выживает сильнейший» и «человек-машина». Ты рассуждаешь совсем как он. — Она унесла тарелки и вернулась с мороженым и новой бутылкой шампанского. — Ладно, — сказала она, — мы отмечаем Новый Год, и я собираюсь хорошенько набраться.
Федя откупорил бутылку и, наполнив бокалы, сказал с озорной улыбкой:
— Итак, ты настаиваешь, что загадка существует, и что дело не ограничивается рефлексами?
— О, замолчи, дорогой! Хочешь продолжить свою лекцию?
— Да. Хочу рассказать тебе о собаках профессора Павлова.
Хайди почувствовала головокружение. В последнее время все так перепуталось, что она больше не знала, счастлива она или страдает. Для прояснения ситуации она плеснула в шампанское бордо, выпила эту смесь и прилегла, мечтая, чтобы Федя обнял ее и разрешил все сомнения, придавив ее своим сильным телом. Но он продолжал распространяться о профессоре Павлове и его собаках, поглядывая на нее с любопытной усмешкой в прищуренных глазах — такого выражения его лица в ее каталоге пока не числилось.
— …Так что, как видишь, — продолжал он, — спустя некоторое время, собака начинает истекать слюной при звуке колокольчика, даже если никакого мяса нет и в помине… — Он не спеша приблизился к кушетке. — Вот и объяснение нашей сущности: сплошь условные рефлексы, все остальное — глупые предрассудки. — Теперь он наклонился над ней, и ее сердце бешено заколотилось.
— Вот вздор! — выдавила она, сгорая от желания, чтобы он приступал к делу.
— Значит, не веришь? — Он наклонился еще ближе, все с той же улыбкой на губах. Потом он протянул руку и просунул ее ей под мышку, надавив большим пальцем на сосок. Это была скорее хватка, нежели ласка, причем хорошо ей знакомая: он всегда поступал именно так в кульминационные моменты их близости.
— Ну… — произнес он.
Она почувствовала, как ее глаза закатываются за веки, тело содрогнулось в знакомой блаженной конвульсии и безжизненно раскинулось на кушетке. Федя убрал руку, вернулся к столу и, сев, опрокинул в рот содержимое бокала.
— Что ты теперь скажешь о профессоре Павлове? — полюбопытствовал он.
Она оставила вопрос без ответа. В голове у нее плыл туман, который ей ни в коем случае нельзя было разгонять; тело стало вялым и неподвижным. Без малейшего напряжения мысли она пришла к заключению, что пережила только что унижение, с которым не сравнится никакая низость, которую способен проделать пьяный забулдыга с последней проституткой, и что всю оставшуюся жизнь она будет ненавидеть его так сильно, как не ненавидела никого и никогда. Однако она не чувствовала ни малейшей злобы — только блаженную негу в оцепеневшем теле. Федя в некотором смущении плеснул себе еще шампанского и осведомился, не налить ли и ей. Она отрицательно покачала головой, не в силах разомкнуть глаз. Он включил радио, покрутил настройку и нашел станцию, передававшую румбу. При первых же сладеньких звуках саксофона она поняла, что сейчас произойдет непоправимое, и ринулась в туалет, где, закрывшись, скорчилась в небывало сильной рвотной судороге. Потом она вымыла лицо, прополоскала рот, протерла шею влажной салфеткой и почувствовала облегчение. Приведя в порядок лицо, она вернулась в комнату.
— Тебе лучше? — спросил заботливый Федя и приобнял ее. Он явно решил, что настало время перестать валять дурака и заняться любовью по-настоящему. Она спокойно сняла его руку с талии и опустилась в кресло рядом с мяукающим радио.
— Где ты этому научился? — тихо спросила она, выключая радио.
Федя хохотнул, хотя уже чувствовал нетерпение: проделанный фокус привел его в возбуждение.
— Простой прием из павловского арсенала, — сказал он с улыбочкой.
— Эта хватка играет роль колокольчика, дребезжащего всякий раз, прежде чем собаке дадут есть?
— Да. Но сейчас мы придумаем кое-что получше, чем просто колокольчик, — сказал он, приближаясь.
— Подожди. Я думала, что на людей такие вещи не действуют.
— Почему же? Рефлекс расширения зрачка всегда можно проверить, даже без гипноза. Звон колокольчика — расширение зрачка, удар гонга — сужение. Очень просто.
— Что еще можно сделать с человеком?
— О, многое… Ты идешь? Может быть, потом сходим в кафе?
— Где ты этому научился?
— У коллеги, который интересовался такими штучками. — Внезапно тон его голоса и выражение лица резко изменились. — Почему ты задаешь столько вопросов?
Все тем же ровным голосом она ответила:
— Ты только что проделал со мной интересный эксперимент. Мне стало любопытно.
До него начало доходить, что по какой-то глупой причине, понятной одним женщинам, она чувствует себя оскорбленной.
— Это же была всего лишь шутка, — сказал он. — Просто чтобы доказать тебе, что профессор Павлов прав и что болтовня о загадках — сплошные предрассудки…
Она подняла свое бледное, перекошенное лицо, но не издала ни звука. Он смирно придвинул второе кресло и сел напротив нее.
— Что произошло? — мягко спросил он.
— Думаю, мы не сможем больше встречаться, Федя, — выдавила она.
Последовало молчание.
— Ладно, раз ты не хочешь… — ответил он как ни в чем не бывало. — Но почему?
— Ни к чему начинать все сначала. — Она знала, что наступил момент встать и уйти, но не могла пошевелиться.
— Если ты хочешь прекратить наши отношения, — холодно выговорил Федя, — то я требую объяснений.
Хайди чувствовала себя истерзанной и опустошенной и собиралась с силами, чтобы встать.
— Почему тебе все нужно объяснять? — вымученно спросила она.
— Потому что… — Он сам удивился, зачем так настаивает на объяснении причины разрыва, и не нашел ответа. Это вызвало у него раздражение. — Потому что прекращать отношения глупой ссорой и без всяких объяснений — просто некультурно!
— Хорошо. Мне не нравится, когда надо мной ставят эксперименты. — Наконец у нее нашлись силы, чтобы оторваться от кресла.
— Так дело в этой шутке? — Он приободрился.
— Считай, что так. Прощай.
Она подхватила сумочку и прошла уже половину пути до двери. Он ожидал грандиозной прощальной сцены со слезами, завершением которой станет примирение или драматическое бегство. Ее бесцеремонность лишила его дара речи. Ему хотелось преградить ей путь, однако обида и возмущение удержали его на месте. На долю секунды, когда она потянулась к дверной ручке, его сердце замерло от ужаса, и в голове пронеслись различные варианты действий. Он мог схватить ее и потащить на кушетку; он знал, что она станет отчаянно бороться, но в тот момент, когда он преодолеет ее сопротивление и овладеет ею, она сдастся и ответит на его любовь еще более пылко, чем когда-либо раньше. Возможно, именно эта уверенность в неминуемой победе заставила его отказаться от подобной попытки. Он чувствовал, что с него довольно ее безудержной страсти; всю жизнь он отдавал предпочтение женщинам, либо изображавшим холодность и уступавших якобы только силе, либо становившимся в его объятиях по-матерински ласковыми, как та маленькая татарка в Баку… Она открыла дверь и была уже готова исчезнуть за ней, даже не повернув головы. Федя успел сказать ей в спину придушенным голосом:
