ждал, а потом долго не давал такого права, еще не значит, что я дал слабину и кинусь к Англии с распростертыми объятьями.
— Это было решение Великого Могола. А на своих землях только он вправе решать с кем ему торговать, а с кем нет. Он попросил помощи, кто же вам виноват, что вы отказались, а мы — нет? Теперь пожинайте плоды собственной глупости.
— Мы не могли, у нас были сложности с флотом, которые мы не можем решить до сих пор. И в колониях начались волнения…
— Ах да, вы, когда уже разберетесь с колониями? Мне как соседу весьма неприятно, что мимо меня постоянно бегают вооруженные люди, часто забываясь и пересекая границу.
— Мы бы уже давно разобрались с американскими колониями, если бы кто-то не продавал мятежникам, да и индейцам оружие! — взвился англичанин.
— Мы продаем оружие тем, кто, во-первых, не воюет этим оружием против нас, и во-вторых, тому, кто платит, это всего лишь торговля и никаких других подоплек я в этом не вижу. А вы, господин Флипс, похоже начали забываться, — я кивнул гвардейцу, который подскочил к послу и подхватил под уздцы его лошадь, чтобы отвести от меня подальше. — Вам отказано от посещения двора на три месяца, не скучайте.
— Ваше величество, ваше величество… — заверещал Флипс, но его уже оттащили от меня, и я наконец-то вздохнул с облегчением. Место посла тут же занял открытый экипаж — ноу-хау, изобретенное Шереметьевым, нога которого ездить верхом не позволяла, а ветра в волосы хотелось.
— Как же он мне уже надоел, — посетовал министр иностранных дел, покосившись на верещавшего англичанина. — Просто проходу не дет.
— Англичане никак не могут понять, что им никто ничего не должен, — я поморщился. — Что французы?
— А что французы? Французы веселятся на вечных балах и карнавалах и активно осваивают свои острова. Островов много, а твердой руки нет. Вот и что им делать беднягам?
— Продолжать веселиться, — я хмыкнул. — Когда Георгу вручат дополнительный сюрприз в виде претендента на корону?
— Через два месяца, — Петька улыбнулся. — Толстой скучает. А когда Толстой скучает, это может плохо закончиться. Можно добавить неразберихи у персов? — я покосился на него. Уж не знаю, что ему персы сделали, но он почему-то жутко на них злился и пытался нагадить при каждом удобном случае.
— Попробуй, только сомневаюсь, что персы не вычислят мужчину вполне европейской внешности.
— Вот и пускай докажет, что он такой незаменимый, — Петька жестко ухмыльнулся. — О, вот это дура, — он задрал голову вверх, где как раз над аркой проплывал вытянутый шар, с герметичной коробкой под брюхом. Не было видно ни пара, ни веревок, шар двигался хоть и медленно, но сам и в том направлении, куда нужно было пилоту. Это был не дирижабль в чистом виде, но нечто очень на него похожее. Эйлер все-таки использовал водород. Это делало шар опасным, склонным к взрывам и горению, поэтому до пассажирских перевозок было еще очень далеко, а вот проблема с почтовой связью, связью среди войск и быстрая переброска необходимого вооружения была практически решена. Но сам Эйлер вовсе не хотел останавливаться на достигнутом. Это была его идефикс, и многое очень быстро пошло у моих ученых семимильными шагами, когда они все-таки расшифровали метод Гаусса. Особенный прорыв был в вычислении составляющих разных видов стали, где собственно метод Гаусса нашел в моем мире наибольшее практическое применение.
— Не толкайся, дай мне посмотреть, — раздался неподалеку сердитый детский голосок.
— Сам не толкайся, а лучше подвинься, — вторил ему второй, принадлежащий девочке.
— Почему это я должен двигаться? Сама двигайся!
— Потому что я старшая, вот, — в голосе девочке прозвучало такое самодовольство, я что не сдержался и прыснул, тут же изобразив приступ кашля, закрыв рот кулаком. Шереметьев покосился в сторону второй открытой коляски-ландо, где пытались отпихнуть друг друга с траектории лучшего обзора два маленьких человечка с очень пышными титулами. — Мама, ну скажи ему!
— Мама, ты ей должна сказать!
— Владимир, Ольга, немедленно прекратите. Сядьте прямо и внимательно смотрите на происходящее без лишних движений. На вас смотрят почти все солдаты, они должны видеть, что великие князья уважают их труды и подвиги, — спокойный голос Филиппы осадил маленьких гиперактивных бесенят, с которыми порой никто не мог справиться, кроме родителей.
— Государь, я видел проект последнего указа. Ты ограничил титулование великих князей и княжон исключительно детьми императора. С чем это связано? — Шереметьев оторвал взгляд от детей, и посмотрел на меня.
— Чтобы не плодить дармоедов, — я пожал плечами. — Даже великие князья должны учиться. Ольга точно в институт благородных девиц пойдет. Владимир же мечтает о морской школе. Я его неволить не буду. Хочет стать гардемарином, значит станет им. Ты-то своего Алешку куда хочешь отдать?
— Да все туда же, в навигацкую. Он хочет повидать все наши острова, просто бредит ими, — Шереметьев покачал головой. — Я обещал его к Ваньке отправить с очередной оказией, когда подрастет, естественно, — мы переглянулись и синхронно улыбнулись. Да, сейчас часто разговоры на детей переходили. Но это нормально, они же наше будущее. Я поправил перевязь со шпагой и кобурой с самым настоящим револьвером. Не совсем таким, какой я видел когда-то в фильмах про ковбоев, но очень похожим.
— Так, пора, — последний солдат вошел на площадь через Триумфальную арку и занял свое место.
Я выехал, с трудом сдерживая коня, которому уже надоело смирно стоять, но он все же подчинился моей руке и пошел красивым шагом вперед высоко поднимая одновременно изящные и мощные ноги. Проехав вдоль шеренг, провожавших каждое мое движение настороженным и одновременно восхищенным взглядом, я остановился на середине площади. На площади был создан великолепный акустический эффект, который позволял мне говорить, не напрягая связок.
— Солдаты и офицеры, мы прошли все вместе длинный и сложный путь. Многое уже было сделано, многое нам еще предстоит сделать, но одно мы должны помнить, мы сильны, пока мы — единое целое, пока мы кулак, никто не сможет сломать нам пальцы по одному. Только от нас зависит, как будем жить мы сами и как будут жить наши потомки, только мы сами куем свою судьбу и не полагаемся на случайности. У нашей родины много врагов и снаружи и, как ни прискорбно,
