– Так вы, как вас там, его ученик?
– Зачем вам мое имя? Впрочем, пусть будет. Зовите меня, ну, например, Андреем Андреевичем, – предложил гость. – А что до ученичества, то… Не находите, что я несколько староват для ученика?
Берия критическим взглядом окинул Андрея Андреевича. Пожалуй, и впрямь. Вон сколько седины на курчавой шевелюре. Да и морщины на лице… Таких ни у тридцати, ни у сорокалетних не бывает.
– И откуда же вы? – полюбопытствовал Лаврентий Павлович, прекрасно понимая, что его собеседник соврет.
Но из вранья тоже можно выкачать определенную информацию. При умении, конечно, а Берия умел. Но гость врать не стал, а правды говорить не захотел.
– Полагаю, в данном случае мое гражданство не имеет значения, – уклонился он от ответа. – Да оно и не имеет отношения к тому, о чем бы я хотел с вами поговорить. Вы не находите, что в последнее время Хозяин, как вы называете Иосифа Виссарионовича, не совсем доволен своими старыми соратниками? И вы, наверное, понимаете, что новая структура – Президиум ЦК КПСС – создана исключительно для того, чтобы расширить количество членов политбюро и ни для чего больше. А в дальнейшем, когда ряд людей окажутся выведенными из его состава и… – думаю, продолжать ни к чему, вы сами хорошо знаете, дальнейший путь выведенных, – можно будет вернуться к старой схеме, ибо количество оставшихся в живых вполне позволит это сделать.
Берия молчал. Возражать было глупо, поскольку он сам пришел к точно такому же выводу. Кроме того, последняя хитрость Сталина была шита белыми нитками – вождь к старости явно отучился хитрить. Удивительно было то, что незнакомец так хорошо осведомлен обо всем, что творится в политбюро – в этом святая святых советского руководства. «Очевидно, что это – шпион, – думал Берия. – Причем шпион, очень многое знающий. Что он хочет? Предложить мне пойти на контакт? И если я сейчас промолчу, это будет негласным знаком с моей стороны, что я готов идти на контакт. А я готов?» – задал он себе вопрос и встал в тупик, не зная, что ответить.
– Разумеется, я не настолько глуп, чтобы полагать, будто вы весьма озабочены судьбой старых соратников, – невозмутимо продолжал Андрей Андреевич. – Как мне кажется, у вас…
– У кого это у вас? – буркнул Лаврентий Павлович.
– У коммунистической верхушки, – хладнокровно пояснил собеседник, ничуть не смутившись. – У вас царят настоящие волчьи законы, притом весьма похожие на нравы уголовного мира. Сдохни ты сегодня, а я завтра – так, кажется, принято говорить среди маргинального элемента?
Берия вновь не ответил, промолчав и уныло констатируя, что таинственный пришелец хорошо знает не только ситуацию внутри политбюро, но и внутри ГУЛАГа.
– Итак, оставим в стороне соратников, а лучше возьмем вашу фигуру. Она значима, слов нет, но на сей раз все явно идет к тому, что и вы войдете в число тех, кто пострадает. Достаточно вспомнить мингрельское дело, которое столь азартно раскручивает Игнатьев. Между прочим, вы не задумывались, почему он тоже введен в состав нового Президиума? С чего бы у товарища Сталина такое доверие к министру МГБ? Более того, как я полагаю, то, что я сегодня застал вас дома, а вас еще не арестовали, – это необыкновенное везение. Я думаю, что его останавливает только не завершенный ядерный проект, которым вы столь успешно руководите.
И вновь молчание. А как тут возразишь, когда начавшийся год назад процесс продолжает разрастаться, арестовано уже более полутысячи, а верный Гоглидзе уже дважды ухитрился сообщить бывшему шефу, то бишь ему, что из Кремля от Игнатьева настойчиво требуют: «Ищите большого мингрела!» Дураком надо быть, чтобы не догадаться, кого имеют в виду! Кроме того, он уже знал, что кое-кто из арестованных, не выдержав пыток, дал на него показания.
Да и включение самого Игнатьева в состав высшего руководства, в члены расширенного Президиума ЦК – тоже весьма красноречивый и нехороший симптом. Таким образом обеспечивалась его лояльность. Отставки же самого Берии не последовало, потому что он ни в МВД, ни в МГБ давно не работал, а снимать его с ядерного проекта было глупо. Особенно сейчас, когда успехи налицо, а перспективы и вовсе радужные, особенно в сравнении с американцами.
Хотя как знать… Помнится, за месяц до Пленума Сталин поинтересовался, как идут дела с проектом, а когда Лаврентий Павлович доложил, что в следующем году будут проведены испытания водородной бомбы, недовольно осведомился, почему работы идут так долго. Мол, чего доброго, их могут обогнать американцы, у которых такая бомба, судя по последним сообщениям наших разведчиков, вроде бы уже создана. И кивок на Игнатьева, скромно стоящего поблизости. Да еще проявил заботу, осведомившись, не мешают ли ему другие дела, которых так много в руководстве партии, и не требуется ли особым постановлением политбюро полностью освободить товарища Берию от всех остальных забот, в том числе и от бесконечной партийной говорильни. Это был явный намек на вывод из состава высшего руководства. Тогда он выкрутился, заявив, что заседания политбюро ему ничуть не мешают, и в свою очередь спросил: мол, разве те же разведчики не сообщают, что американцы хоть и создали бомбу, но ее пришлось сделать огромных размеров – с трехэтажный дом. А советская была в сорок раз мощнее той, что сбросили на Хиросиму, и вполне себе компактна. Ответ был хорош. В душе Берия поблагодарил за возможность такого ответа начальника Первого главка Короткова, не забывшего, как Берия спас его еще до войны. Того уже уволили из НКВД – Ежов старательно вычищал аппарат, – и Коротков ждал неминуемого ареста. Письмо Лаврентию Павловичу с просьбой разобраться он написал, как сам сознавался впоследствии, больше от безысходности.
Но Берия разобрался, помог. Арест был отменен, а сам Коротков уже в мае тридцать девятого стал заместителем начальника первого (немецкого) отделения Пятого отдела ГУГБ НКВД. И ныне он, уже возглавляя советскую разведку, всю добытую информацию, хотя бы косвенно касающуюся ядерной или водородной бомбы, гнал в два адреса: шефу, то есть главе МГБ Игнатьеву, и ему, Берии. И последнему – в первую очередь. И это несмотря на устное распоряжение Игнатьева предварительно спрашивать у него санкцию на каждую отправку.
Сталин, нахмурившись, повернулся к Игнатьеву, но тот успел сказать раньше, торопливо заверив, что насчет трехэтажного дома – вопрос спорный, есть сомнения, поэтому, пока данные уточняются, он не счел нужным докладывать о них.
– Спорную информацию не стали бы подтверждать сразу два других, притом абсолютно надежных источника, – невозмутимо поправил его Берия.
