— Надеюсь, ваше любопытство удовлетворено, сьер де Гуаира?
Он был доволен. То ли глумлением над покойным учителем, то ли тем, что озадачил меня.
— Вполне, — согласился я. — Только еще одно — слово «кадар».
— Ах, это!
Страницы снова зашелестели. Он листал их легко, небрежно, словно заранее предвкушая эффект.
— В арабский текст не заглядывали? А напрасно!
Я без звука проглотил его тон. Арабский? Он что, Коран в подлиннике читает?
— Всегда полезно смотреть первую страницу! Первую? Но ведь первых страниц нет, они пропали, сгнили, превратились в серые лохмотья…
— Арабы, да будет известно сьеру иезуиту, пишут справа налево…
Бац! На этот раз — прямым в челюсть. Я на земле, из носа идет кровь, а нахал-еретик приплясывает на моих костях.
Справа — налево! Значит, текст начинается не с первой страницы, а… с последней! То есть последняя становится первой…
Есть!
Над узорной вязью, над ничего не говорящими гайками и кафами…
«Краткое изложение трактата фусус ал-хикам» сочинения Мухии Ибн Араба ад-дин Абу Абдаллаха, известного также под именем Аш-Шейх Аль-Акбар, что означает Великий Учитель, и Ибн Афлатун, то есть Сын Платона. Родился в городе Мусия 1165 A.D., умер в городе Дамаске в 1240 A.D.
Учение об Аль-Барзах, сиречь Промежуточном Мире, а также о Дне Предопределения, именуемом ва-ль-Кадар, и о том, как и на какой срок сей День определяет судьбы мира, равно как державы или человека».
…Я думал, что попал в темную комнату, но очутился в Промежуточном Мире. Ва-ль-Кадар, День, определяющий судьбы. Нострадамус из Флоренции увидел День, который решил судьбу державы.
Увидел — но не смог предотвратить.
«Фигура» — огромная, черная, вся в блестящей смоле, выросла словно из-под земли. Мы как раз выезжали из небольшой рощи, и дю Бартас, обогнавший меня на несколько шагов, не успел даже остановиться.
— Ха! Пане паланковый, так до нас гости!
Пятеро — длинноусые, чубатые, с пистолями, заткнутыми за красные кушаки. Правда, медвежьих шкур, дырявых сорочек и босых пяток на этот раз не было. Усачи щеголяли в шароварах, татарских сапожках и долгополых безрукавках-черкесках. Кровные кони, привязанные к подножию смолянистой вышки, лениво жевали траву.
— То добридень, панове! Ба-а! А это кто такой важный? Никак поп латинский? Прячься, хлопцы, сейчас кадилом навернет!
…Брат Азиний как раз этим утром скинул татарский халат и надел сутану. Что и говорить, вовремя!
— Ой, любим мы ксендзов, ой, любим! А это кто еще? Ухмыляющиеся усатые физиономии уставились на невозмутимую панну Ружинску.
— То цапля, — уверенно заявил один. — Убей меня Бог, цапля!
— Да какая то цапля, дурень! — возмутился другой. — То качка!
Лицо панны зацной начало наливаться густой кровью. Увы, это было только начало.
— Дрофа!
— Свербигузка!
— Пане паланковый, рассудите!
— Тихо! — Высокий плечистый здоровяк неторопливо поправил кушак, огладил усы. — То хомяк, хлопцы! В ответ ударил дружный гогот.
— Хомяк! Хомяк пожаловал! Да еще в жупане! Да постолы надел!..
— Ах, хлопы, пся крев!
Синие глаза вспыхнули гневом. Испуганно заржал конь. Маленькая королева, лаской спрыгнув с седла, бросилась на обидчиков.
— Тикай, хлопцы, задерет!
Но не тут-то было. Двое успели подпрыгнуть и уцепиться за доски «фигуры», еще двое отскочили в сторону, но один, тот самый, что помянул цаплю, все-таки попался.
— Хлоп! Хлоп! — Маленькие твердые кулачки ударили в подставленную спину. — Подлый хлоп! Мугырь загоновый!..
— Рятуйте! Рятуйте! Панотца зовите, помираю! — вопил избиваемый, но «хлопцы» лишь посмеивались в густые усы.
Мы с шевалье переглянулись. Он покосился на эфес верной шпаги, но я покачал головой. Кажется, панночка и сама разберется.
— Вот тебе, вот тебе, сиволапый! — Кулачки яростно молотили в могучую спину. Наконец силы иссякли, и панна Ружинска, тяжело дыша, отступила на шаг.
— То, может, пышна пани еще почешет? — вежливо осведомился усач. — А то год в бане не мылся!..
Все стало ясно. Я подождал, пока «пышна пани», синяя от бешенства, вернется к нашему маленькому отряду, приподнял шляпу, кивнул:
— Добридень, панове! То хороша служба, сидячая да лежачая?
* * *
Это была сторожа — последняя перед Сичью. До Микитина Рога оставался пустяк — миля по узкой избитой копытами дороге. Я поинтересовался, не требуется ли особый пропуск, но старшой — пан паланковый — заверил меня, что на то и вольности запорожские, дабы всех на Сичь пускать. Кроме «пышной пани», понятно. Ей дальше ворот хода не будет, иначе «товарищи войсковые» сильно испугаются.
Об этом я и сам слыхал. Днепровские черкасы играли в мальтийских кавалеров. Порт-Ройял носил монашеский клобук.
Вначале я удивился. Затем растерялся. Потом — снова удивился.
Бог весть, что я ожидал увидеть — то ли многобашенный замок, ощетинившийся стволами гармат, то ли пристань, полную черных парусов, а может быть, табор, кишащий одетыми в золото корсарами.
Запорожская Сичь! Даже в Кастильских Индиях о ней слыхали. Еще бы! Кто еще в Европе осмеливался скрестить клинок с турецким ятаганом! Сожженные Варна и Синоп, пограбленные предместья Истанбула, разоренный Крым. А теперь еще и разметанная по степи и болотам польская гусария, гетьманы, связанные, словно бараны, и прикованные к пушкам, осажденный Львов и захваченный с лихого налета Бар.
Богатыри, степные лыцари — они же кровожадные чудища с тигриными клыками.
Чингисханы!
И что я увидел?
Речка, маленькая, курица вброд перейдет, через нее — старенький мостик. Слева — поросший камышом затон, в нем несколько лодок. А впереди — скопление мазанок и сараев.
И все?!
Нет, не все. Чуть дальше — вал, на валу невысокая стена, даже не стена — загородка, сапогом прошибить можно. А за ней — соломенные крыши да деревянный крест невысокой церквушки.
Пусто, тихо, скучно.
Первой нам дорогу перебежала курица (та, что речку вброд перешла). Затем из-за тына несмело подала голос какая-то шавка. Из открытых дверей сарая вывалил полуголый детина с большой глиняной кружкой в руке. За ним другой — в сорочке, но без сапог. Голые пятки четко отпечатывались в пыли.
И это — Сичь?
Впрочем, скоро все стало понятнее. Мазанки да сараи оказались посадом — поселком перед самой крепостью. За мазанками тянулся выгон, через который вела дорога, упиравшаяся в ворота.
Наконец я увидел пушку — одну, возле самого въезда.
Ворота оказались открытыми — настежь.
