ответил, загадочно промолчал.
— Дай угадаю — сделал большой глоток Тиллиус и, почмокав губами, одобрительно кивнул легату. Вино и впрямь было недурственным — Марк согласился перейти в когорту претория?
— Бери выше — не сдержал я улыбки — теперь Марк в подчинении у самого примипила.
— Давно пора было за ум взяться, Примас. С такими славными предками и все в простых легионерах, даже до декана не дослужился.
— Ну, ты же знаешь мои сложные семейные обстоятельства… — замечаю я.
— Знаю. И рад, что ты, наконец, перестал дурака валять.
— А когда еще подурачиться, как не в молодости?
Денщик приносит новую порцию горячей баранины, и мы дружно наваливаемся на нее. Есть мясо без вилки и столового ножа не очень удобно, но привыкаю понемногу. Спокойно уже ем руками и брутально кромсаю мясо кинжалом. Все же есть какая-то прелесть в том, как мы сейчас трапезничаем — чисто по-мужски так… Но вилку я все-таки себе закажу у какого-нибудь ювелира, как только доберусь до Кесарии. Это вещь крайне удобная и иногда без нее никак не обойтись. А если что — снова свалю все на странные испанские обычаи.
— Ну, как допросы прошли? — не выдерживает легат долгой паузы, во время которой мы с Тиллиусом усиленно жуем. Барашек молоденький, мясо сочное, нежное — сто лет не ел такой отличной баранины!
— Все хорошо — скупо роняет фрументарий — Дорогу к лагерю зилотов нам покажут. У двоих пленников при обыске нашлись парфянские драхмы.
— А что с сыном Елизара?
— Завтра утром мне его покажут, никуда он теперь от нас не денется.
Я вытираю жирные руки о лежащее рядом небольшое полотенце. Делаю добрый глоток вина.
— Не вздумайте его завтра разоблачать.
— Это почему еще…? — удивленно отрывается от барашка Тиллиус.
— Потому что гораздо умнее будет не казнить публично наследника Елизара, а сделать вид, что мы вообще не знаем, кто он такой, и выставить его на торги на невольничьем рынке.
— Зачем?!
Ну, детский сад какой-то…! Все-таки странные спецслужбы у Тиберия, все у них только на доносах строится. А мозгами пораскинуть, а многоходовую операцию разработать? Начинаю объяснять фрументарию прописные истины.
— Тиллиус, вот предположим ты греческий купец, тайно торгуешь оружием и поставляешь его зилотам. И вдруг в Кесарии стало известно, что зилоты разбиты, и твоя торговля теперь под угрозой. Ты что сделаешь?
— Начну сразу искать новых покупателей.
— Зря. Можно нарваться на подставных людей и погореть. Проще продолжить работать с хорошо проверенными соратниками. Да, для этого сейчас нужно потратиться и выкупить их из рабства, но ведь эти деньги вскоре вернутся к тебе, и все усилия окупятся сторицей. Сын продолжит дело убитого отца, быстро наберет новый отряд из своих тайных сторонников, а главное — им снова понадобится много оружия. Деньги-то у зилотов точно есть, но где они спрятаны знают только приближенные Елизара. И его сын.
Я вижу, как в глазах римлян появилось понимание идеи крысиного волка.
— Так покупатель на рынке тоже может быть подставным — Тиллиус отбросил кость, задумался.
— Конечно. Сам купец ни за что светиться не будет, на торги он отправит своих надежных людей. А наша задача организовать слежку за ними и взять всех подельников с поличным.
— Агентов у меня мало — смущенно признается фрументарий — не хотят иудеи иметь с нами дело.
— Ну, на слежку хотя бы в пределах Кесарии сил хватит? А больше нам и не нужно. Понятно же, что сына Елизара выпускать из Кесарии никак нельзя. Забьется он снова в горы — и ищи его потом. Поменяет логово, наберет новый отряд зилотов, а заодно вырежет из мести всю деревню ессеев. И все начнется снова. Так что схватить его, допросить, узнать, где спрятаны деньги. А уже после этого казнить публично на площади и сына, и торговцев оружием, чтоб другим купцам было неповадно. Кто-то же должен ответить за то, что у этих зилотов оказались не только сирийские луки, но и греческий гастрафет. Из которого они, кстати, стреляли лично в меня с площади перед Храмом.
Фрументарий налегает на вино, легат смотрит на меня как на пришельца с другой планеты. Вот пусть подумают Оба. Время до Кесарии у них есть. Так, теперь нужно персонально Марона важным делом озадачить.
Меня если честно потрясла та легкость, с которой зилоты чуть не прибили Пилата. Я, конечно, все понимаю — римская армейская дисциплина базируется в первую очередь на личном примере командира, а лишь во вторую очередь на страхе наказания. И местная поговорка, что «с пылью и потом солдат должен смешиваться пот командира», мне очень даже симпатична. Только нахрена мешать солдатам делать свое дело и самому лезть в самое пекло?! Ты что, своему легату и центурионам не доверяешь? Понятно, что старый вояка Пилат не привык прятаться за спинами легионеров — за что его и уважают. Но вот смерть префекта, а уж тем более строгое и несправедливое наказание за это всей Иудеи в мои планы точно не входит.
— Аппий, скажи, почему вы не пользуетесь стременами? Пилат бы сегодня точно удержался в седле, если бы они у него были.
— Stirrups? А что это такое…? — и легат и Тиллиус смотрят на меня в недоумении.
— Никогда не слышали? Некоторые племена парфян используют специальные приспособления, чтобы тверже держаться в седле. И кельтские варвары с далекого севера тоже. Но у них это просто кожаные ремни с петлями для ступни, подвешенные к седлу, а если по уму — стоит пойти дальше и сделать такие стремена в виде железной скобы.
— Ну, и зачем все это надо? — равнодушно пожал плечами Тиллиус и потянулся за куском пирога — лишние хлопоты и траты.
Вот сразу видно, что товарищ не кавалерист. Да и какая же лошадь выдержит такого упитанного толстяка? Лошадки-то у римлян довольно мелкие. Зато вон у легата в голове сразу закрутились шестеренки, и глаза зажглись азартом.
— Это как? Покажи, Марк!
Мне вручают лист пергамента и перо из стебля тростника. Я, вздохнув, неловко рисую, как все это должно выглядеть. Бесят меня эти палочки
