могли забросать в прицеп смет — всякую дрянь и сор с проезжей части — с закрепленной за редакцией улицы Фурманова. Что значит закрепленная улица? Это такая потрясающая инициатива горсовета, в соответствии с которой каждое предприятие получало общественную нагрузку в виде той или иной территории, о которой теперь предстояло заботиться, поддерживая на ней чистоту и порядок. Нам выпало заботиться об улице Фурманова.
Это было довольно комично: местные жители, которые в общем-то должны были сами отслеживать состояние газонов от своих заборов и до тротуара, выглядывали из калиток и комментировали наши действия. Коммунальщики, в чьи непосредственные обязанности входило наведение чистоты и порядка на городских улицах, выделили чудо-технику: рычащий и фырчащий МТЗ-50, в кабине которого сидел водитель Серёга, который нас поторапливал и напоминал, что у него время не резиновое. А прицеп и вовсе заслуживал отдельной хвалебной оды — его днище напоминало решето, и оставшийся со времен зимней борьбы с гололедом песок с солью, который мы забрасывали туда совковыми лопатами, сочился на дорогу тоненькими ручейками.
Анатольич перелез через забор заброшенного участка и наломал веток, чтобы застелить прицеп и кое-как заткнуть дыры — иначе вся идея со сгребанием смета превращалась в мартышкин труд. Палило солнце, свирепствовал суховей, швыряя нам в лицо пригоршни сора и пыли. Мы были грязные как черти, злые и веселые.
— Труд делает из человека обезьяну! — хохотнул Анатольич.
Шкловский, Стариков и я орудовали лопатами, Сивоконь, как самый старший, заметал остатки огромной метлой, скрученной из березовых веток. Ветки время от времени вылезали наружу, Юрий Анатольич матерился и пихал их обратно.
— Ребята, через полчаса мне ехать! — сказал тракторист Серега.
— Здесь не рота солдат! — откликнулся Стариков. — Мы тут как бы вчетвером управляемся!
Редкие водители возмущались, что одна из двух полос движения перегорожена, велосипедисты цыкали зубом, пытаясь объехать нашу дружную компанию по тротуару. Когда мы отработали одну сторону улицы и развернули трактор, чтобы заняться противоположной — из прицепа снова начало сыпаться.
— Главное, чтобы он не поехал обратно по Фурманова. Пусть на Ленина сразу поворачивает, направо — и шурует куда хочет! — вздохнул Шкловский. — Второй раз мне за ним эту улицу убирать не улыбается.
— Никому не улыбается! — кивнул Стариков.
А я что? А я зацепился краешком лопаты за борт прицепа и высыпал кучу смета себе на башку и плечи, и теперь выглядел как настоящий бармалей.
Проходившая мимо женщина выговаривала своему сыну-младшекласснику:
— Будешь плохо учиться и не слушаться маму — станешь как эти дяди! Хочется тебе, Сенька, на жаре лопатой всю жизнь махать?
— Нет! — ответил Сенька.
Великолепно!
* * *
— Гера… — Арина Петровна явно была смущена и не знала как ко мне подступиться. — Тут к тебе товарищ из ОБЛЛИТа… Я ей ситуацию объяснила, но сам понимаешь.
Ответственный секретарь развела руками. Я понимал. ОБЛЛИТ — это Областное управление по охране государственных тайн в печати, или областное управление по делам литературы. Страх и ужас всех газет, журналов и издательств. До нас, районок, они доезжали редко, все больше областные печатные органы кошмарили, но и "Маяку" порой доставалось. Даже странно — чего так поздно? Учитывая мои, как выразился товарищ Ершов "эскапады", такой визит должен был состояться гораздо раньше! У меня-то было всё шито-крыто, материалы я всегда согласовывал — вон даже в ящике стола лежали все экземпляры с подписями: того же Привалова, Волкова, Исакова — да мало ли кого еще! С этой стороны я мог быть спокоен. Но и в этой, и в будущей жизни работать с проверяющими мне приходилось, а потому спокойствие вполне могло оказаться преждевременным — доколупаться можно до чего угодно и до кого угодно. Человек — скотинка несовершенная, косяки мы нарезаем огромными кусками, независимо от уровня интеллектуального развития, социального статуса и должности.
Весь в песке с солью, пыли и поту, я шагнул в свой собственный кабинет. Закатанные по колена тренировочные штаны, рваные кеды и майка — самый лучший наряд для беседы с ревизорами всех мастей, уж поверьте. Чем лучше вы выглядите — тем больший размер ожиданий у того, кто собирается вас отругать. А если у вас, например, карман торчит и штанина в носок заправлена — с таким чудилой и разговаривать не о чем… Правда — чудилу и воспринимать всерьез никто не будет, так что баланс, товарищи! "Главное — без фанатизма!" — как говорил мой дед.
— Товарищ Бело… — она запнулась о мой внешний вид и попыталась собраться с мыслями, а я использовал эти мгновения чтобы понять, с кем имею дело.
Про таких говорят — канцелярская мышь. Но я бы сказал — железная леди! Строгий серый костюмчик в стиле Людмилы Прокофьевны из "Служебного романа", волосы — в узел на затылке, огромные очки на пол лица, тонкая полоска крепко сжатых губ, и абсолютная уверенность в своей правоте и непогрешимости в желтоватого цвета глазах. Самый худший тип проверяющего.
— Да-да, товарищ Белозор, Герман Викторович, очень приятно, — я протянул грязнющую ладонь для рукопожатия. — А мы вот посильно участвуем редакцией в благоустройстве города, приводили в порядок закрепленную за нами улицу Фурманова!
Она от неожиданности руку пожала, а потом принялась оглядываться, чтобы понять, обо что же можно вытереть ладонь? Стулья у меня были все деревянные, так что обивкой воспользоваться не получится, об шторы — совсем моветон… Я сжалился и вытянул из стопки на столе листок писчей бумаги.
— Возьмите… Что-то не подумал, уж простите… А вас как по имени-отчеству?
Кажется, сбить ее с толку удалось. Общаться со здоровенным грязным и потным мужиком в майке-алкашке — это явно не то, на что рассчитывала товарищ из ОБЛЛИТа.
— Вера Павловна я, Уханова… — наконец товарищ ревизор собралась с мыслями и начала свою отповедь: — Вот вы сейчас сказали "мы". "Мы приводим в порядок улицу" — и это просто замечательно, товарищ Белозор. А в статьях ваших, почему-то сплошное яканье! "Я отправился с опергруппой", "товарищ Исаков сказал мне", "как я могу судить" — это что за мелкобуржуазный индивидуализм? В советской прессе принято
