и дома любил. Бывает, накатит тоска, хлопнешь рюмашку – и затянешь. Мужики – они тоже не каменные…
Дома все пламенем объяты,
Француз в штыки идет на нас.
А жить так хочется, ребята,
Но здесь стоять у нас приказ…
Слова, конечно, пришлось переделать. Нет здесь танков и башенных орудий, но остальное – такое же. Война, она и двести лет назад война…
В углу заплачет мать-старушка
Смахнет слезу старик-отец,
И дорогая не узнает,
Какой был егеря конец.
И будет медальон с портретом
Пылиться в стопке старых книг,
В мундире строгом, в эполетах,
И ей он больше не жених…
– Браво! – внезапно раздалось в стороне, и в свет костра вступили три фигуры. От неожиданности я едва не выронил гитару. Охренеть – не встать! Три генерала: Неверовский, Паскевич и Иловайский почтили нас своим присутствием. Это с чего?
Первым опомнился Семен. Вскочил, оправляя мундир.
– Ваши высокопревосходительства!..
Следом встал Зыков, последним поднялся я.
– Вольно, господа! – сказал Неверовский и улыбнулся. – Я как знал, что вновь услышу Руцкого. Новую песню сочинили, Платон Сергеевич?
– Так точно, ваше превосходительство! – доложил я.
– Печальная, – оценил генерал, – но и героическая одновременно.
Он поискал взглядом, куда присесть. Подскочивший Пахом – молодец, фурлейт! – накрыл попоной бревно у костра. Генералы, не спеша, расселись, примостив рядом шпаги.
– Присаживайтесь, господа! – предложил Неверовский, и мы устроились напротив на таком же бревне. – У меня для вас важные новости. О том, что у нас новый командующий, конечно, знаете?
– Так точно! – доложил Семен. – И весьма рады.
– Не вы один, – улыбнулся Неверовский. – Вся армия преисполнилась воодушевлением. Но речь не о светлейшем – вернее, не только о нем. Сегодня в штаб прибыл курьер из Петербурга и привез вести, которые касаются вас, Семен Павлович, и вас, Платон Сергеевич. Багратион хотел вызвать вас в штаб, дабы объявить самолично, но мы упросили его стать вестниками. Тем более, что дело касается и нас.
О чем они?
– Начнем с вас, Семен Павлович, – Неверовский посмотрел на Спешнева. – Государь, ознакомившись с представлением за дело с поляками и второе под Смоленском, соизволил пожаловать вам орден Святой Анны третьего класса [121].
– Служу престолу и Отечеству! – рявкнул Семен, вскочив.
– Погодите! – махнул рукой Неверовский. – Я еще не все сказал. Вняв ходатайству князя, его величество утвердил вас в чине капитана. Но, поскольку тот полагался вам и без того по старшинству и в силу выслуженного срока, то за великие заслуги перед Отечеством государь даровал вам чин майора со старшинством от 9 августа сего года, поручив командующему 2-й армией определить достойную для вас должность.
– Примите, майор! – Паскевич протянул Спешневу нашейную офицерскую бляху (иначе – горжет) золотистого цвета с серебряным орлом в центре. – Знака отличия ордена, к сожалению, нет – сами озаботьтесь.
– Благодарю, ваше превосходительство! – поклонился Семен, принимая бляху. Выглядел он ошарашенным.
– Теперь вы, Платон Сергеевич, – Неверовский посмотрел на меня, и я встал. – Государь, впечатленный вашим подвигом по захвату пушек противника и, особо, отвагой, проявленной в Смоленске, когда начальствуемая вами полурота сражалась до конца и вышла из города последней, удовлетворил ходатайство командующего 2-й армией о производстве мещанина Руцкого в офицерский чин. Но для начала он даровал вам дворянство Российской империи, наследуемое потомками по нисходящей линии. Скажу честно, не припомню подобного случая. Чтобы пожалованного дворянством мещанина, не служившего в армии, произвести сразу в офицеры… В рескрипте сказано: «за великие заслуги перед престолом и Отечеством». Они у вас, безусловно, имеются. Более того, государь соизволил произвести вас не четырнадцатым, как того просил Багратион, а тринадцатым классом, то есть подпоручиком, со старшинством от 9 августа сего года. Мы, – он кивнул на генералов, – обсудили сей момент и пришли к выводу, что награда заслуженная. В армии наслышаны о ваших славных подвигах, офицеры примут эту весть с пониманием.
– Примите! – Паскевич протянул мне горжет и эполеты.
– Благодарю, ваше превосходительство! – поклонился я, принимая регалии. – Тронут.
– Пустяк! – отмахнулся Паскевич. – Был счастлив иметь под своим началом таких великолепных командиров. Благодаря действиям вашей роты, дивизия вышла из Смоленска организованно, с умеренными потерями, нанеся при этом значительный урон противнику. На такой успех я, признаться, не рассчитывал. Государь за это дело пожаловал мне орден, – Паскевич коснулся креста на мундире. – В этой чести и ваша заслуга.
– А это лично от меня! – Иловайский, встав, протянул мне шпагу – похоже, трофейную. Откуда штатная у кавалеристов? У них сабли. – За песню о казаках. У меня в отряде ее каждый день поют.
Поблагодарив, я взял шпагу и замялся, не зная, что с ней делать.
– Будете носить вместо своего нелепого тесака, – подсказал Неверовский, улыбнувшись. – А то прямо странно смотреть: дворянин и с тесаком.
– Французы не жаловались, – буркнул я.
Генералы засмеялись. Пользуясь моментом, я прислонил шпагу к бревну, знак и эполеты положил рядом.
– Присаживайтесь, господа! – продолжил Неверовский. – Поговорим о деле. Багратион рассказал о вашей роте светлейшему князю Кутузову, тот одобрил это начинание, заявив, что отряды, вроде вашего, способны принести пользу в этой кампании, которая ведется в особых условиях. В связи с чем Багратион повелел создать при армии летучий батальон конных егерей из трех рот и полусотни казаков, подчинив его непосредственно себе. Пушки остаются при вас, а вот более не дадут. Князь недоволен потерей вами орудий в Смоленске. Заявил: пусть добывают у противника, раз у них это неплохо выходит, – генерал улыбнулся. – Командиром батальона определен майор Спешнев, младшим офицером при нем [122] – подпоручик Руцкий. Мне и Ивану Федоровичу, – Неверовский кивнул на Паскевича, – поручено передать под ваше начало по роте егерей со всем оружием и причитающимся снаряжением. Особо оговорено, что роты должны состоять из лучших стрелков, побывавших в сражениях. Василий Дмитриевич, – он указал на Иловайского, – выделит казаков, опять-таки из бывалых. Нам, конечно, жаль терять опытных бойцов, но для такого дела… И я, и Иван Федорович помним, как помогла ваша рота. Рассчитываем на это и впредь.
– Не сомневайтесь, ваше превосходительство! – вновь вскочил Семен.
– Да будет вам, майор! – махнул рукой Паскевич. – Сидите.
– Позвольте угостить вас, ваши превосходительства! – предложил я, заметив в стороне Пахома с подносом. Молодец, фурлейт, сообразил! – За добрую весть. Не откажите!
Подчиняясь моему знаку, Пахом с поклоном поднес генералам угощение. На серебряном подносе (и где только взял?) стояли три серебряные чарки и лежали бутерброды с ветчиной и огурцами. Отдельно в блюдце – малосольные, я научил Пахома их готовить. Ничего хитрого: залил огурцы горячим рассолом – и через час ешь.
– Прямо как в ресторации! – удивился
