– О, да, мой храбрый генерал! – заверил Егор, стараясь оставаться при этом максимально серьезным. – Ваши слова для моего бедного сердца – словно живительный бальзам. Продолжайте…
– Любовь и рыцарство. Прекрасные дамы, верные и преданные, трепетные и неземные. Погони и схватки. Печаль – под руку с радостью… Неужели все это – осталось только в старинных балладах и сагах? Неужели, сэр Александэр, сама Любовь – покинула эти грешные берега? Тристаны и Изольды откровенно измельчали, а амуры и купидоны превратились в подлых и жадных лавочников?
– Я бы не торопился с такими поспешными выводами! – грустно улыбнулся Егор и поведал седому романтику очень красивую и бесконечно печальную историю – о любви простого русского паренька Алешки Бровкина и благородной герцогини Курляндской Луизы.
– О, великие и всесильные боги! Зачем же вы так жестокосердны? – картинно воздел вверх свои руки, облаченные в стальные перчатки, комендант Нотебурга и почтительно попросил: – Передавайте контр-адмиралу де Бровки мои искренние соболезнования! Более того, сейчас моя почтенная женушка находится на сносях, хотя у нас с ней уже имеются четыре дочери и пятеро сыновей… Если в этот раз родится девочка, то я велю супруге непременно назвать ее Луизой! Вот, сэр Александэр, я плавно подошел к делу, ради которого и решился вас побеспокоить… – Шлиппенбах неторопливо и солидно откашлялся, после чего продолжил: – В Нотебурге сейчас находятся четырнадцать женщин и двадцать шесть детей… Не будет ли безусловно благородным и правильным: перевезти всех этих несчастных и беззащитных в безопасное место – до начала русского решительного штурма?
– Иначе говоря, генерал, вы не намерены сдаваться? – уточнил Егор.
– Как можно? – искренне возмутился Ерик Шлиппенбах. – Рыцарские законы запрещают капитулировать перед неприятелем без жаркой схватки! Умереть в жестоком бою – вот высшая честь для настоящего солдата!
– Александр Данилович, – громко зашептал за его спиной Шереметьев. – Пусть сначала они сдадут крепость, а потом уже и следуют куда хотят – вместе со своими знаменами, бабами и ребятишками.
– Да, господин генерал-губернатор, не стоит потакать шведу! – поддержал Шереметьева Апраксин. – Либо пусть сдаются, либо пусть все вместе и умирают…
– Цыц! – почти не разжимая губ, выдохнул Егор и громко спросил у Шлиппенбаха: – Куда вы намереваетесь высадить ваших женщин и детей?
– Доставим на гребных шлюпках к северному берегу невского истока, снабдив продовольственными припасами. Дальше они двинутся пешком на север, к Кексгольму. Погода нынче стоит теплая, без дождей, думаю, за неделю дойдут.
– Так не пойдет, господин Шлиппенбах! – жестко заявил Егор, после короткой и напряженной паузы добавил: – Фрегат «Луиза», ранее он назывался «Гедан», подойдет прямо к крепостному причалу, заберет всех женщин и детей, доставит их в Кексгольм.[35] Такое решение, генерал, вас устроит? Раненых, извините, принять на борт не сможем. В этом случае меня точно поймут насквозь неправильно…
Ерик Шлиппенбах торжественно опустился на одно колено и пафосно произнес:
– О вашем благородном поступке, сэр Александэр, скоро узнает вся Швеция! Теперь вы лично и члены вашей семьи можете рассчитывать на любую разумную помощь со стороны шведского дворянства…
Когда комендант Нотебурга неуклюже перелезал через борт своей шлюпки, Егор медленно обернулся, откровенно насмешливо посмотрел на хмурые и недовольные лица Шереметьева и Апраксина, криво усмехнувшись, объяснил причины своей невиданной доброты: – Помните, лапотники, что сказал Петр Алексеевич, когда отменил казнь стрельцов на Красной площади – несколько лет назад? А сказал он, любезные мои, следующее: «Негоже, что нас, русских, Европа до сих пор считает за варваров кровожадных!» Так-то оно, господа генералы!
«А во-вторых, свершив доброе дело в отношении противника, можно и от этого противника, в случае необходимости, ожидать в ответ аналогичное действие, – скрупулезно отметил внутренний голос. – Тем более что мудрый Яков Брюс предсказал тебе, братец, скорый путь на запад… Правда, почему-то к землям восточным…»
Тем же вечером фрегат «Луиза», забрав на свой борт оговоренных пассажиров, незамедлительно отплыл на Кексгольм.
– Завтра на рассвете идем на решительный штурм! – объявил Егор. – Нечего время терять попусту! Да и зажигательные бомбы уже заканчиваются… Фрол Иванов! Незамедлительно переправиться на правый берег и известить генерал-майора Соколова о времени начала решительных действий! Вот, вручишь ему мой письменный приказ! – протянул запечатанный темно-коричневый конверт.
Всю ночь накануне штурма безостановочно палили орудия, пожары в Нотебурге разгорелись с новой силой, Нева и Ладожское озеро были ярко освещены в разные стороны на много верст… Примерно за полчаса до рассвета пушечная канонада послушно стихла, на южном и северном берегах громко и угрожающе забили барабаны.
– Дать залп «потешными огнями»! – приказал Егор. – С Богом, ребятушки, вперед!
В подзорную трубу было прекрасно видно, как в отблесках сильного пожара и розовой зари от берега отчаливают многочисленные лодки, шлюпки, каторги, струги и разномастные плоты, заполненные русскими солдатами. Все его «молодые гвардейцы», включая даже денщика Ваньку Ухова, также принимали участие в этом жарком деле. Навалились дружно, уговорили – совместными усилиями. Впрочем, Егор сопротивлялся совсем и несильно: реальный боевой опыт, он воистину бесценен – для возмужания юнцов неопытных, зеленых…
Разномастные плавсредства синхронно устремились – с севера и с юга – к восточной стене крепости, где в двух местах наблюдались серьезные проломы. Шведы встретили нападавших густым пушечным и ружейным огнем, восточная часть острова через десять—двенадцать минут скрылась в густом пороховом дыму. Рыбацкие лодки и быстроходные струги первыми достигли островного берега и тут же скрылись в клубах дыма, неуклюжие каторги и плоты заметно отставали.
Подул сильный утренний бриз, за несколько минут полностью разогнав дым по сторонам. Стало видно, что в восточных проломах началась отчаянная кровавая свалка. С уцелевших крепостных стен на русских солдат летели здоровенные валуны, лился расплавленный свинец. На ладожских волнах беспомощно покачивались несколько горящих лодок и плотов, в которые угодили меткие шведские зажигательные бомбы и гранаты…
«Вот же Шлиппенбах – козел старый и упрямый, рыцарь хренов, мать его! – разразился потоком отборных грязных ругательств несдержанный и нервный внутренний голос. – Умереть смертью геройской он, видите ли, мечтает! Чтобы про него, засранца престарелого, слагали легенды и баллады… А то, что при этом погибнет несколько сот других людей, ему и дела нет! Эгоизм, блин горелый! Плыл бы сейчас наш генерал к Кексгольму – вместе со своими детьми и беременной женушкой, спасая тем самым многие человеческие жизни… Не, что это за манера такая гадкая: приобретать себе бессмертную славу за чужой счет, не щадя окружающих тебя людей?»
На мелководье, под каменными стенами Нотебурга беспорядочно лежали многочисленные тела раненых и убитых.
– Борис Петрович! – обратился Егор к Шереметьеву. – Давай команду на отправку к крепости стругов с милосердными сестрами. Только распорядись, чтобы гребцы полностью подчинялись сестричкам и помогали им перетаскивать раненых в струги.
Прошло еще два часа. Шведы продолжали отчаянно и упорно сопротивляться. Продолжали греметь пушки, в проломах и внутри крепости разрывались ручные гранаты, громко трещали пистолетные, ружейные и мушкетные выстрелы…
Бой проходил с переменным успехом, крепостные проломы переходили из рук в руки.
– Резервы – вперед! – резко махнул рукой Егор.
Его команда была несколько раз громко сдублирована, и через пять минут новые лодки и плоты устремились к неуступчивому Нотебургу…
И только когда солнце снова приблизилось к горизонту, готовясь спрятаться на ночь под розово-алое (к ветреной погоде!), пухлое одеяло заката, шведский флаг был спущен с флагштока крепостной мачты, установленной на центральной круглой башне.
Первым у жаркого костра, разведенного прямо на каменистой косе, в трех метрах от уреза озерной воды, появился, выскочив из ходкой рыбацкой лодки, Фролка Иванов, голова которого была наспех обмотана грязной окровавленной тряпкой, расторопно и сдержанно доложил:
– Александр Данилович, полная виктория! У нас убитыми – порядка пятисот человек, ранеными и контужеными – вдвое больше. В плен взято порядка сорока шведов.
Еще через час к берегу пристала длинная и широкая каторга.
– Здесь у меня генерал Ерик Шлиппенбах! – ткнув пальцем в сторону лодочной кормы, бесконечно усталым голосом сообщил Прохор Погодин. – Так получилось, что мне пришлось с ним схватиться лично – на шпагах. Он мне, гадюка старая, левое плечо проколол насквозь, а я ему – грудь… Но пока еще дышит, сволочь. Что делать с раненым генералом, Александр Данилович?
