Вселенная собора под узорчатым острым небом нефа, лес стройных розовых колонн, разноцветное, разбитое витражами солнце.
Зеленый Тарн и красный город.
* * *
Значительно проще, приятней, спокойней – католичней – собор Сан-Сальви, названный в честь какого-то местного епископа IV века. Сам епископ – крохотная красноватая статуя – с посохом и митрой, чуть склонив голову на плечо, добро и пастырски встречает тебя, когда ты поднимаешься к воротам.
Полумрак, витражи, статуи, кресты, резная кафедра, тонкие колонны, темные скамьи… И в самом алтаре, на самом видном месте – я, не веря своим глазам, иду, чуть ли не натыкаясь на скамьи, – в самом центре собора копия с Рублевской «Троицы». Останавливаюсь, всматриваюсь. Нет, не показалось. Рублев. Здесь, в Альби.
* * *
На самом деле Альби – город без катаров. Правда, даже самые маленькие дети здесь альбигойцы, что само по себе забавно, если вдуматься. И все же доминирует здесь не 13-й, а 20-й век, и центральная, наиболее громко звучащая фигура – Тулуз-Лотрек. Его родной дом, где нет никакого музея, о чем вас сразу же известят в «офис де туризм». Лавочки, торгующие репродукциями его работ – репродукции на открытках, в книгах, на ткани, на футболках (120 франков), фартуках, полотенцах…
Во всех этих красных, желтых, фиолетовых девицах, черных и зеленых господах, во всех этих курильщиках, плясунах, шутах, конюхах, игроках, театралах, уродах, полураздетых, совсем раздетых, одевающихся, раздевающихся, чешущихся, моющихся – во всем этом столько СОЛНЦА!
* * *
Альби залит солнцем. Альби красный. Альби розовый. Альби золотой. Он полон ярких пятен – света и тьмы, желтого и фиолетового среди общего нежно-розового фона. Альби – море красок. Альби – Тулуз-Лотрек. Без всякой мистики.
Жестокий и праздничный. Карнавал и пляска Смерти. В Альби можно быть красавцем, можно быть уродом, нельзя быть серым. Из Арканов Таро – «Колесо Фортуны».
И посреди этого бесконечного легкомысленно-беспощадного верчения плывет, властно доминируя над местностью (аморфной и потому – неподвластной никому, протекающей между пальцев!) – огромный корабль собора, битком набитый мистикой, таинственными шедеврами, явным торжеством и тайным поражением; плывет, увозя в трюме, как пленницу, небольшую статую святой Сесилии.
* * *
АВИНЬОНЕТ. – Авиньонет (правильно – «Авиньонэ»), один из главных центров сопротивления крестоносцам.
Если исходить из расписания движения поездов, в Авиньонете поезд останавливается два раза в сутки: в 5 утра и в 6 вечера. Все остальное время он с песнями проносится мимо. Поэтому я поехала до соседнего Вильфранша, где путеводитель обещал собор 14 века и крепость, построенную в 1270 году.
Рано утром я была в Вильфранше. Маленький городок просыпался. В церковь зашли две женщины, провели там совсем немного времени и пошли дальше по своим утренним делам. На рынке расставляли лотки, и женщины уже начали ходить с корзинами по хлебным и мясным рядам.
Никому до приезжего в этом городке не было никакого дела. Здесь шла жизнь, повседневная, бытовая.
Я купила еще одну фотопленку, а заодно спросила в магазине, где здесь крепость, построенная в 1270 году. Ни о какой крепости в Вильфранше не знали.
Я выпила кофе в кафе и осведомилась там у хозяйки по поводу крепости. Она долго думала, потом привела еще одну женщину. Та немного понимала по-немецки. Нет, никакой крепости тут нет. И шато никакого нет. Есть эглиз, но я там уже была. Красивая эглиз.
Заглянула еще в одно кафе, оно же отель-ресторан. Выпила еще кофе. Спросила о крепости. Да нет в Вильфранше никакой крепости!
Тут лицо служащей отеля-ресторана озарилось радостной улыбкой. Она написала название одного шато на бумажке и протянула мне. Я спросила, далеко ли это от Вильфранша. О нет, совсем рядом – 30 километров… (Она думала, что я на машине).
Я вышла из Вильфранша и пошла по шоссе номер 113 в сторону Авиньонета, поскольку другого выбора у меня не было.
До Авиньонета 7 километров. Было довольно прохладно, дул ветер, но дождя, слава Богу, не было. Справа и слева от шоссе тянулись поля пшеницы и кукурузы, среди колосьев мелькали маки. На горизонте волнились холмы. Я сорвала мак и сунула себе за ухо.
Легко и весело было шагать по ровной дороге от Вильфранша до Авиньонета, мимо полей и загородных вилл, где заходились гавканьем свирепые сторожевые щьены. Я во все горло – благо никто не слышит – распевала походные песни.
Эй, эй! Я иду пешком по Лангедоку, у меня за ухом мак, я пою, чтобы было веселее. Весь этот мир – мой! Эй, я иду пешком по Лангедоку!
Машины проносились мимо, некоторые сигналили, мне махали руками, я махала в ответ. Мне не хотелось ехать, мне хотелось идти. Мне нравилось идти пешком по Лангедоку – блажной и блаженной, с красным цветком за ухом.
Авиньонет показался издали: маленький серый город, оседлавший вершину холма. Это крошечный городишко, так и не увеличившийся со времен средневековья. Там даже нет железнодорожной платформы. Туда никто не ездит, а аборигены имеют машины.
Я прошлась по площади Раймона Альфаро, посмотрела мрачноватый тяжеловатый собор, оглядела зелено-желтые холмы Лангедока с вершины холма, постояла перед памятником франкам-крестоносцам, а больше здесь делать было нечего. К тому же в фотоаппарате кончилась пленка.
Я стала перематывать ее, и пленку перекосило. Ругаясь, я дернула сильнее и оборвала ленту.
Тогда я решила зайти в какой-нибудь ресторан, попросить черной бумаги и перемотать все как надо. На пленке были виды Альби.
Я зашла в какой-то придорожный паб, у которого был совершенно американский вид (на фотографиях это видно; я думаю назвать серию снимков Авиньоне «Это не Дакота»). Попросила разрешения посидеть и перемотать пленку. Они ничего не поняли, но разрешили.
Я сунула фотоаппарат в сумочку, как в муфту, закутала для верности подолом собственного черного платья в розочках и, расставив ноги на манер лотрековских девиц, принялась возиться в сумочке. Служащие и завсегдатаи паба с любопытством смотрели на меня.
Я вспомнила несколько важных французских слов и попросила «папье нуар». Папье нуар не было. Оборванная пленка не лезла в кассету. Я чуть не разревелась.
Тут кто-то еще вошел в паб, и служащая изящно пошутила: «Черной бумаги нет, но теперь есть черный мужчина, если вас это устроит, мадемуазель…»
В паб зашел старый негр в пестрой рубашке и пестрых шортах. Торжественно перездоровался за руку со всеми, кто уже находился в пабе, перекинулся парой слов со служащими. Потом приблизился ко мне и чрезвычайно вежливо произнес:
– Бонжур, мадемуазель.
Я, подняв голову от голых растопыренных колен, налегая грудью на сумочку и задранную поверх сумочки юбку:
– Бонжур, месье.
Негр сразу сообразил, в чем дело, и принес фольгу.
Когда моя проблема с пленкой была отчасти решена, я с облегчением вздохнула и попросила стакан красного вина. Служащая неодобрительно хмыкнула: девушка и пьет с утра красное вино!
А негру это понравилось. Он подсел ко мне и сообщил, что зовут его Гомер (ну как еще могут звать негра!), что он служил прежде в национальной гвардии.
Гомер принадлежал к числу чудаковатых «старых капралов», отставников, которые любят, выпив, бурно общаться с молодыми солдатами и девушками, поучать, отпускать шуточки и, в общем, служить посмешищем.
Вообще же Гомер – личность довольно популярная в пабе и окрестностях, в чем я убедилась быстро. Мы с ним разговаривали и пили красное вино. Гомер угощал меня. Я пила и не пьянела, хотя обычно красное вино здесь хорошо ударяет в голову.
Потом подъехала машина и выгрузила пять молодых солдат и сержанта. Гомер, извинившись, оставил меня и жадно набросился на солдат. Пока они обедали и курили, Гомер прохаживался перед ними, вызывая снисходительно-добродушные усмешки, паясничал, вещал, словом, развлекался на свой лад.
Наконец Гомер показал мне одного хмурого толстяка из местных жителей (толстяк сидел в глубине паба и неторопливо накачивался пивом). Этот человек собирается сейчас ехать в Тулузу, так он тебя подвезет. Подожди немного, сейчас он закончит обедать и непременно подвезет тебя.
Спустя полчаса толстяк, отдуваясь, вышел из паба и махнул мне рукой. Я встала и под ехидными взглядами солдат пошла за ним к машине. Толстяк без улыбки повез меня на площадь Раймона Альфаро, чтобы я могла полюбоваться видами Авиньонэ – я оценила его тактичную, скупую заботу. Затем он подвез меня к синему указателю, где было написано «сито де катар», и очень серьезно объяснил, что именно отсюда пошла катарская война.
Миф, поведанный мне толстяком, был таков. Здесь, на этом самом месте, катары убили зловредного кюре, после чего франки рассердились и пошли штурмовать Монсегюр, где и поубивали всех катаров-патриотов во главе с графом Раймоном.
Завершив рассказ, толстяк повторил его еще несколько раз, затем убедился в том, что я все поняла (он заставил меня пересказать услышанное), строго поглядел на меня и полез обратно в машину. И мы поехали в Тулузу.
