И в самом деле темнело. У Дома Кино две дюжины авто, все больше «Жигули» и «Москвичи». «Волг» мало, разве такси. Ну, и я на «ЗИМе» как вишенка на торте. Сижу, мурлыкаю «What Is a Youth». Уверен, сегодня все будут напевать песню в меру сил и способностей. Ну, и если слова запомнят. Ольга с Надеждой-то запомнят, вернее, знают давным-давно. Будет повод для девичьего дуэта.
Деликатный стук по кабине.
— Сержант Сидорчук. Попрошу документы.
Я протянул права.
— Кого-то ожидаем, или так?
— Соседку по даче. Отец попросил.
— Отец?
— Соседкин, не мой. Товарищ Стельбов, наш первый секретарь.
— Приятного вечера, — откозырял сержант, возвращая документы. А что, может, действительно приказали приглядеть за Ольгой, и меня назвали, вернее, «ЗИМ». Мало ли. Служебную «Волгу» выделять нескромно, а вот так, по-соседски, никто слова не скажет.
Через пять минут фильм закончился, люди потянулись. Кто к авто, кто на остановку троллейбуса, кто пешком. Молодежь, из тех, кому достаются билеты в райкоме комсомола.
— Давно ждешь?
— Третью сонату, — ответил я и, играя этюд до конца, распахнул заднюю дверцу. — Усаживайтесь поудобнее, сударыни.
Ольга скользнула легко, а Надежда немного неловко. Непривычно ей в «ЗИМах» ездить. Заднее сидение там шикарное, особенно когда дополнительные места демонтированы. А они демонтированы, дедушка давно их снял.
— Куда ехать изволим?
— Ты не спешишь? — спросила Ольга.
— До следующей пятницы я совершенно свободен, — ответил я по-пятачковски.
— Тогда давай на дамбу. Посмотрим на море.
Морем у нас зовется водохранилище, действительно, немалое. До дамбы двадцать километров, но по ночному времени — пятнадцать минут неспешной езды. И да, как и ожидал, девушки стали петь, сначала робко, а потом громче и громче. Почему нет? Мелодия простая, полторы октавы обе тянут, ну, а повыше…
— Ты бы помог девушкам, — сказала Ольга.
— Ваш дуэт мне только портить, — ответил я, но помог, чуть-чуть. Не стал сверкать и грохотать. Второй, третий раз вышло и совсем неплохо — для самодеятельности.
Постояли на дамбе. Зона охраняемая, но нас пустили. Узнали Ольгу, верно. Или им заранее позвонили.
— Ну, над водой, а капелла — подначила Ольга.
Чуден Днепр при ясной погоде, а мы втроем втройне чудней.
Назад ехали молча. Лучше-то не получится. Вряд ли. Высадили Надежду, её уже ждал брат у подъезда.
Поехали домой, в Сосновку.
— Я думала, ты соловьем разливаться станешь, — сказала Ольга.
— С чего бы?
— Неужели не хочется произвести внимание на девушек?
— Положим, хочется. Но перепевать песни из кинофильмов по заявкам радиослушателей — не моё. Уж если петь, так то, что на душу ляжет.
— Хорошо. Тогда представь, что ты разведчик на задании. И должен произвести впечатление.
— На задании я, во-первых, должен довести тебя домой в цельности и сохранности. Во-вторых, петь за рулем удобно только в кино, а мне позицию Лапозо подавай. И в третьих, дома ждет прекрасно настроенный «Блютнер», можем хоть до утра песни распевать, если твои не против.
— Позиция Лапозо — это то, что я думаю?
— Позиция Лапозо — певческая. Вариант высокой. Чтобы всё в человеке было прекрасно: и диафрагма, и связки, и резонаторы, и остальное. Тогда голос звучит вольно, как днесь над морем.
— И много таких позиций?
— Достаточно, чтобы найти по себе.
— А за рулём петь, значит, никак?
— За рулём поют в кино. С переозвучкой в студии.
На счастье, мы приехали. Ольга поблагодарила, и пошла к себе, напоследок подарив загадочный взор: мол, прозевал я свое счастье.
Счастье, может, и прозевал, но зато нашел у порога в ящике две телеграммы. Одна от папеньки: «Поздравь! Владлен, Анна Соколовы-Бельские». Вторая от маменьки «Поздравь! Мария Соколова-Бельская, Леонид Марцинкевич».
Ага. Понятно. Артистические свадьбы. Прямо на гастролях. В один день, ну, совершенно случайно совпало. Вот так я обрёл и мачеху, и отчима. Или не обрёл? Усыновление дееспособного совершеннолетнего без желания последнего не практикуется. А желания нет. Не Дантес, чай. Да и баронов поблизости не наблюдается. Нет, я ещё не совершеннолетний, но почти. И одного опекуна, папеньки, вполне достаточно. А если что — маменька подключит подругу Галю. Будет интересно. Дедушка предупреждал и дал кое-какие инструкции. Ну, мне до совершеннолетия всего ничего. Наступит осень золотая, и младость детская уйдет.
В голове — почти забытый гул. Заварил и выпил травяного чаю, по бабушкиному рецепту, постоял десять минут под холодным душем.
Потом открыл окно и стал слушать тишину. Давненько так хорошо её не слышал. Листы летели со стола на пол, хорошо, нумерованные. К восходу Луны — а взошла она ближе к утру, — дело было сделано. Я собрал листы, аккуратно сложил по номерам и лёг, наконец, спать.
Усталый, но довольный.
Спал, впрочем, вполглаза, и, едва стало прилично, включил радио и под воскресную передачу «С добрым утром» проделал комплекс упражнений сразу за три дня. Надо бы заняться физкультурой, что ли. А то певческое брюшко отращу не ко времени.
Подошел к «Блютнеру» и начал играть. Утром слышно иначе чем ночью, тем более, в голове, но в целом вышло даже лучше, чем представлял. Румынская тема веселенькая такая. Тема Ветцеля — инопланетная. И, конечно, главная тема — величие, торжественность, несокрушимость.
Не буду я ничего править. Хронометраж — полтора часа. То, что сегодня и нужно.
Теперь что?
Теперь нужно искать поэта.
А чего искать-то? Ольга и будет поэтом. Она уже в «Подъёме» публиковалась, и в сборнике «Молодые поэты Черноземья». Дело за простым — уговорить Андрея Николаевича, первого секретаря нашего обкома, члена ЦК КПСС и прочая и прочая и прочая.
На это Ольга есть.
Я ей и позвонил.
— Ты никуда не уехала?
— В половину десятого?
— Тогда заходи поскорее, дело есть.
— Ну какое такое дело?
— Поэтическое, приходи.
И повесил трубку.
Клюнет.
И в самом деле клюнула.
Сразу, не сразу, но через полчаса пришла.
— Ну, Чижик, песенку сочинил?
— Угадала. Только не просто песенку, а целую оперу.
— И теперь тебе нужны слова.
— Не слова, поэзия.
— А сам что не сочинишь?
— Не умею. А ты умеешь.
— Думаешь?
— Знаю. В общем, так: опера о десанте Великой Отечественной. На Малую Землю. Война, кровь, любовь. Молодой лейтенант, юная медсестра, друзья, враги, бури, ураганы, и храбрый полковник-политрук, как гарант наших побед.
Вот одна из тем: — и я сыграл рэгтайм.
— Это что, политрук? Брежнев?
— Это тема союзников. Из-за океана советы дают, как воевать.
А вот гитлеровцы — и я выдал внеземной ужас. — А это румыны, вначале бодренькие, а под конец разбитые, улепетывающие — проиграл сырбу.
— А гитлеровцы природные, немцы которые — не разбитые?
— Природные гитлеровцы — это вселенское зло. Его можно придавить, но порох следует держать сухим.
Так, потихоньку, я и показал оперу первому зрителю. Пел ля-ля-ля, играл в меру способностей, не на «Блютнере», а лицом, артистически, но более всего рассказывал историю первой любви музыкальными средствами. Не свою, ни боже ж мой, кому моя интересна. Просто — история первой любви.
Ольга молчала минут пять. Или шесть.
— И я должна написать…
— Не должна, а напишешь. Сроку неделя.
— Неделя… Но я не смогу.
— Ещё как сможешь. Неделю я с запасом назвал, с учетом непредвиденных помех. А напишешь быстрее. Просто бери карандаш в руки и пиши, что услышишь.
— Что услышу?
— Ну да. С поэтами так и бывает. Вот тебе ноты, это специально твои, смотри, слушай и пиши.
— А я это… С нотами не дружна, — пожалуй, впервые я видел Ольгу растерянной.
— Ничего. Магнитофон дома есть? Конечно, есть. Какой?
— Катушечный, «Акай». И кассетный, «Панасоник».
— Панасоника у меня нет, сойдемся на «Воронеже». Звук будет тот ещё, у меня ж не студия, но мелодию услышишь — и я сыграл восемь основных тем. Проверил запись. Сносно. — Вот. Работай.
