наилучшие шансы на победу? Четыре очка – серьезная подмога. И потому решили нас, советских, свести в междусобойчике в начале турнира, когда неясно, у кого шансы на выход – лучшие. Изведут в борьбе друг с другом шахматную силу, а остальным только этого и нужно.
И мне в первом туре выпало играть с Петросяном. Но – только по секрету – мы договорились, что играть станем на ничью. Побережем силы. Будет ещё на ком отыграться. И потому я гуляю в компании. Проветриваемся. Чтобы моль не завелась.
Помимо наших, в турнире немало ливийцев – тех, кто играл в Турнире Мира. Ларсен, Портиш, Бирн, Хюбнер, Андерссон, Смейкал.
Тесная компания, знакомые все лица, узок круг этих шахматистов, страшно далеки они от народа… то бишь от широких масс перворазрядников и ниже. По мастерству далеки, ушли вперед. А душой мы вместе, и гроссмейстеры, и любители. Не сомневайтесь.
Играть мы будем в летнем павильоне, в городском саду. Легкое сооружение, весной собирают, осенью разбирают, чтобы не тратиться на отопление. Экономят. Нас двадцать человек, значит, десять игровых столов. Зрителям придется сидеть на складных стульчиках, но швейцарцы непривередливы. Для них важнее эффективность. Носят обыкновенные часы, стальные. А золото-бриллианты – это на продажу заезжим снобам.
Каждый хочет быть снобом, да не у каждого есть на это средства, говорю себе в оправдание.
И вот мы в игровом зале. Команда рассаживается неподалеку от сцены, с которой мы будем являть шахматному миру образцы высокого гроссмейстерского искусства. Ну, постараемся. В отдельных партиях.
Я сидел за столиком. Под потолком чирикали залетевшие пташки, но никого это не волновало. Летают и летают. Природа! Вот только если на костюм капнет… На доску-то ладно, а на костюм – нехорошо.
Подтянулись и остальные участники. Судья объявил первый тур. Начали!
И Тигран Вартанович пустил часы.
Играли мы неспешно. Разменный вариант испанской партии, обе стороны более заботила защита, нежели нападение, и ничья на тридцать втором ходу выглядела закономерной. Не придерешься. И захочешь – а не сможешь.
А нечего применять принудительную жеребьёвку!
Да и вообще… Силы следует разложить по дистанции. Ливия утомила не на шутку, а нынешний турнир, девятнадцать туров и всего три выходных дня, требовал рационального использования резервов тела и духа. Где-то поберечься. Вот мы с Петросяном и решили – поберечься. Сэкономить снаряды. Ещё пригодятся.
Скрепив результат рукопожатием, мы покинули сцену. Аплодисментов не было. Не заслужили.
– Что ж, лиха беда начало, – сказал Николай Николаевич, снимая большие зеркальные очки. Он в них всю партию сидел, в очках. Психолог без черных очков как танкист без танка. Ни брони, ни огневой мощи.
Антон только кашлянул. Как-то не ждал он от Фролова оценки моей игры. Послали приглядывать – ну, приглядывай, раз служба такая, но молча. Тем более не лезь к гроссмейстеру сразу после игры. Тем более, если не просят. Я кивнул Кудряшову – мол, объясни товарищу правила.
– Что ж, как заметил товарищ Фролов, начало положено. Но всё ещё впереди, так что за работу, товарищи. Антон, жду отчёта по партии Геллера с Талем, вы, Николай Николаевич, сами знаете, чем вам заняться. А я пойду, подумаю о своём. Подзаряжу аккумуляторы.
Девочки поняли, подхватили меня – и повели к выходу.
Николай Николаевич, похоже, ожидал другого.
Здесь для участников отдельного буфета нет. Питайтесь вместе с народом. И мы пошли питаться, без этого никак. Днем присмотрели ресторанчик, не слишком заносчивый, не слишком демократичный. Французский. Теперь проверим, насколько впечатление совпадет с реальностью.
Биль – двуязычный город. Часть населения говорит по-немецки, часть по-французски. Вообще-то все или почти все знают оба языка, плюс итальянский, но народ держится за корни.
И почему бы нам не попробовать хвалёную французскую кухню? В Париже было не до того, а здесь не только можно, здесь – нужно. Питаться вкусно, полезно, и благотворно для психики. Не просто заглотить белки, жиры и углеводы, а приятно провести время. Это не блажь, не роскошь, а голый расчёт: человек, живущий хорошо, обычно работает лучше, чем человек, живущий плохо. Именно поэтому американские заправилы платят высокие зарплаты инженерам, летчикам, квалифицированным рабочим и прочему трудовому народу – чтобы в итоге больше на них наживаться. Не из человеколюбия же!
Девушкам тоже нужна вкусная и здоровая пища. Даже больше, чем мне.
К нам обратились по-французски, мы ответили по-немецки, и далее общались с официантом на немецком языке, ко взаимному удовольствию.
А удовольствие было. Вкусная еда, неспешный разговор, отсутствие Николая Николаевича.
– Не понимаю, зачем его вообще приклеили к нам, – сказала Лиса. – Захоти ты, Чижик, стать невозвращенцем, ну, чисто теоретически, чтобы он мог сделать?
– Чисто теоретически, а вы бы хотели стать невозвращенцами? Вернее, невозвращенками?
– Мы это уже обсуждали, Чижик.
– Одно дело – обсуждать в Сосновке, другое – в Биле.
– Нет, не хотели, не хотим, и вряд ли захотим. Если вынести холодным волшебством за скобки привязанность к родным, близким, друзьям и просто знакомым, привязанность к месту, к воздуху, ко всему, а подойти чисто по-купечески, сальдо-бульдо, то… В Союзе у нас прекрасная работа сейчас, плюс интересные перспективы в будущем. А здесь? Сидеть на твоей шее? Мы тебя любим и ценим, но прожить жизнь жёнами Чижика – маловато будет.
– Маловато, – подтвердила Ольга. – Надю, помнится, ты определил нашим послом в Австралии, или что-то вроде, а где она можем это осуществить? Только в Советском Союзе. Я тоже не в домохозяйки стремлюсь, авось, на что-то и сгожусь. И в нашей стране возможностей у меня гораздо больше, чем вне её.
– Вот видите, вы в невозвращенки не хотите. А мне-то зачем идти в эти самые невозвращенцы? Тем более, без вас? Тоже не хочу.
– Тогда мы возвращаемся к вопросу: зачем здесь Николай Николаевич?
– Для порядка. Чтобы мы помнили: Родина слышит, Родина знает. Помнили, и вели себя соответственно. Как положено вести себя представителям страны победившего социализма. Не пороча высокого звания советского гражданина и патриота.
Или мы только прикрытие, а основное задание товарища Фролова – в будущую среду, проходя мимо аптеки, положить в мусорную урну прочитанную газету.
– Ты так думаешь?
– Нет. Я думаю, что он отрабатывает тему непрямого психологического воздействия на противника. Или что-то вроде. Кто-то пишет диссертацию, да хоть и он сам, а это – эксперимент. Выступит Чижик хорошо – значит, и методика хорошая. Он, Фролов, расстроил мыслительный процесс моих соперников.
Закончив со скользкой темой, мы с чистой совестью перешли к десерту.
Назад возвращались неспешно. Да и недалеко идти, километр, не больше. По вечернему старинному
