Их просто так не снимешь и не стянешь.
То ли Ора не знала, что за металл такой веситан, то ли воспоминание о нём никак не хотело подворачиваться, но ясности ответ старухи не внёс. Напротив, вопросов стало только больше.
— И как их снять? — чуть осипшим голосом спросила Марьяна.
— Да никак, говорю же! — рассердилась вдруг старуха и даже ногой притопнула.
Воинственно забряцала цепь на кандалах, противно скрипнули нары. Громкое восклицание эхом отозвалось в коридоре, и из дальней камеры послышался чей-то жалобный вой.
— И что, сдаваться теперь⁈ — всплеснула руками Левина. — Сидеть, убоя ждать? Нет уж!
— Ой, посмотрите, ума целые закорма! — вскинулась целительница. — Никому ж в голову-то не пришло бежать там али не сдаваться! Только ты одна, преразумная!
— Да просто надо не с понурым видом сидеть участи своей ждать, а делать что-то! — рассердилась Марьяна. — Пробовать!
— Дык пробуй, пока пробовалка не отвалится! — воинственно прошипела старуха.
— И попробую!
Марьяна снова заметалась по комнате, кинулась к двери, подёргала её на себя, потом проверила на прочность каждый прут и каждую петлю. Залезла на нары прямо в грязных сапогах, подёргала решётку. Да, в такое оконце разве что кошка пролезет, ну так у Оры бока тощие. Уж лучше в дыре застрять и сдохнуть, выбираясь, чем на костёр покорной овцой пойти.
Злость захватила её целиком. В груди запекло со страшной силой, по венам словно жидкий огонь заструился, всё тело будто воспламенилось изнутри, и жгучая ярость вдруг выплеснулась наружу горящими бензиновыми каплями.
Гнилая солома под ногами задымилась и неохотно занялась, а старуха вдруг подкинулась с места и заорала:
— Ты чего творишь⁈
Если кажется, что что-то сделать легко, это непременно будет трудно. А если на вид трудно, значит выполнить это абсолютно невозможно.
Закон Мерфи
Как там, у товарища Штирлица? Информация к размышлению. Первое. Владимир Ильич точно не в больнице. Второе. Это не двадцать первый век. Третье. Это не Россия — язык другой. И четвёртое. Тело не его. Шкиперской бородки, что он отрастил себе за два последних года, кои на пенсии прозябал, не было. Могли и побрить, естественно. Но чёрт с ней с бородой, хотя и жалко.
У борцов есть два ограничения: нельзя отрастить хоть малюсенькие ногти, перед схваткой судья руки проверяет, и нельзя иметь бороду. И мозг из чувства противоречия всегда находит предлог попытаться эти препятствия обойти. Как-то в юности «забыл» Володя ногти перед соревнованием подстричь, и был судьёй пойман за руку. Пришлось под смешки зрителей у столика врача, точнее симпатичной врачихи, маникюром заниматься. Краснея и бледнея. Со злости тогда соперника в первую же минуту перевёл в партер и болячку на руку повесил.
Ладно, бороды не было, но это не всё, у него на левом запястье было родимое пятно, а ещё Левин был переученным левшой. А сейчас кринку с водой принимал правой рукой, и на левой родимого пятна не было. Выводы из размышлизмов: он не в своём теле, он не в двадцать первом веке, он не в России или СССР. А значит, он тот самый книжный попаданец.
И попал, в отличие от героев книг, Владимир Ильич крайне неудачно. Там как по сюжету должно быть⁈ Его забрасывают в тело подростка, но чтобы уже не мальчика. И он какой-нибудь третий беспутный сын лорда, графа, барона на самый худой конец. Валяет себе горничных, воспылавших к нему естеством. Потом его отправляют в академию магическую, и он валяет там одногруппниц, да и преподавательниц валяет, и кухарок на кухне валяет, и просто всех подряд валяет. А, стоп — ещё там эльфийки будут. Их тоже валяет. Конечно! Как забыл-то, ещё там четверорукие девки с большими жопами будут. И их тоже валяет. А гномих? Бородатые, чугунные, в смысле — в мышце все, низкие. А чёрт с ним, и их валяет. Они, оказывается, гномихи все, нимфоманки и крикуньи. Экзотика опять же. А оборотни? Эдакая волчица хвостатая. Да не жалко — и волчиц валяет. И хвост при этом даже и не мешает. А ещё там магические поединки на файерболах и прочих железках. Интересная жизнь. Интриги. Обязательно злые-презлые, но сексуальные эльфийки заговор плетут. Вот это жизнь!!!
А тут тюрьма, он и не пацан совсем, и его завтра сожгут. Так себе интрига. Гномих нету нимфоманских. И скорее всего, и Академий магии нету. Тут, в этом мире, или в этом времени, магов, они же колдуны и ведьмы, сжигают на кострах. Стоп. А может это Земля всё же? Там ведьм в Европе в средних веках тоже активно топили, вешали и сжигали. Даже Джордано Бруно сожгли.
'Я вижу, как боитесь вы меня,
Науку опровергнуть не умея.
Но истина всегда сильней огня!
Не отрекаюсь и не сожалею'.
Но нет, всё же не Земля. Язык странный, каркающий. Ничего похожего не слышал ни разу, а ведь покатался с дзюдоистами по миру. И рожи у сокамерников и надзирателей этих странные. Такие овальные, словно в мультике нарисованные. Пусть будет магический мир.
Резюме. После смерти от удара непонятным предметом он был перенесён в другой магический мир, но мир неправильный, в котором с магами борются. Незадача. Это минусы. А плюсы есть? Он колдун. Он колдун?
Владимир Ильич ещё плотнее глаза прикрыл и попытался залезть в память реципиента. Сейчас как колданёт. И кусок стены вывалится, и да здравствует свобода. «И братья меч вам отдадут». Через пару минут Левин понял, что опять всё не по сценарию. Никаких воспоминаний прежнего хозяина тушки. Его личных воспоминаний сколько угодно, а колдуна этого — ни крохи. Даже как звать товарища неизвестно.
Попробовал тогда Ильич с чёрного хода зайти. Может, магия проснётся, и он даже без воспоминаний реципиента стену разберёт на запчасти. Опять смежил веки колдун Левин.
«Ахалай-махалай»? «Трах-тибидох»? «Снип-снап-снурре, пурре-базелюрре»? «Крибли, крабле, бумс»? «Сусака, масака, лэма, рэма, гэма!.. Буридо, фуридо, сэма, пэма, фэма»? Из Волшебника Изумрудного города, кажется. «Бамбара, чуфара, лорики, ёрики, пикапу, трикапу, скорики, морики! Явитесь передо мной, летучие обезьяны»? Это точно из него, из Волшебника. «Абра-швАбра-кадАбра». Хрен знает, откуда, но точно работало. А сейчас нет. Последнее осталось. Если и оно не сработает, то дело швах. «Крекс-фекс-пекс»!
Левин открыл один глаз, второй прилично затянуло синяком, волдырём и прочей опухолью, посмотрел на окно и кусок стены, который собирался развалить. Нет, трещинки-то в местах соединения камней видны, но они, возможно, и раньше там были. Оппа! А зрение-то, как у молодого. Даже лучше. Стена метрах в пяти, и каждую трещинку и червоточинку видно. Точно не его тело.
«Крекс-фекс-пекс»!
Снова на стену посмотрел. Нет. Трещин не добавилось.
Глупое какое попаданство у него. Избили в первый день и сожгут завтра. Магии нет. Памяти бывшего хозяина тела нет. Что-то тёплое лежит под боком, но это точно не эльфийка и даже не гномиха. Обидно. А самое плохое, что это не Дюймовочка его.
Попыток пробраться в закоулки памяти нового тела Владимир Ильич не прекратил. Борец же, не привык сразу сдаваться. Лучше помучиться, как товарищ Сухов сказал. Возможно, нужно не слова дурацкие говорить, а представить себе мысленно, как стена рушится, и очень сильно этого захотеть. Представил и напрягся весь, аж каждая отбитая мышца заболела.
Бабах.
Левин подскочил. Нет. Это дверь в их камеру открылась, двое здоровых дядюганов в портках на босу ногу прошли к «унитазу» подхватили его и, разбрызгивая ароматизаторы по полу, вышли. Не-не, он другое представлял.
Бабах.
Дверь снова открылась, и «унитаз» встал на место. Вспугнутые ароматы разлетелись по всей камере. Апчхи. И глаза ещё заслезились. Сейчас бы каши гречневой с дурианом, он и то меньше воняет.
Бабах.
Резинку, что ли, не могут к двери прибить?
— Обед. Через пять (чего-то — Левин не разобрал) заберу, — прокаркал один из вчерашних блондинов.
И народ посыпался с нар, бросился к бадейке.
— А ну, стоять! — перекрыл всё рык Еркима. — Фоня, мне и колдуну насыпь сверху.
Ну хоть какие-то плюсы есть в его попаданстве.
Все, что хорошо начинается, заканчивается плохо. Все, что плохо начинается, заканчивается ещё хуже.
Закон Мерфи
Каша была… Наверное, это просо. Левин так-то каши не любил, особенно сладкие. Из проса вообще не ел никогда. Всегда веник себе представлял. Каша
