— Ты другое дело… Я позвал, и ты пришел… А они… — Лицо принца горько скривилось. — Мерзавцы… Давно надо было… р… р… разогнать эту с-с-с-свору… Кайсара жаль — мужик был… А эти… Видал? — чуть-чуть кивнул он на полуоткрытую дверь, сморщившись при этом. — Ш-шайтан… голова трещит…
— Мне сказали, что у вас сотрясение мозга.
— Они скажут… Слушай! — оживился принц. — А у тебя нет… ну, это… — Он выразительно шевельнул пальцами левой руки — правая, вместе с частью груди была закована в гипс. — У Еланцева всегда было…
— Нет, — отрицательно покачал головой Бежецкий. — Да и нельзя вам, ваше королевское высочество. Врачи запрещают.
— Знаю… Из твоих рук и яд бы выпил… Да, думаю, — больной саркастически улыбнулся одним углом рта, — мне и нальют скоро… Было бы дело лет пятьдесят назад… давно бы налили… Кому нужен претендент на престол?
— Не говорите так.
— Что «не говорите»… Я-то знаю… У Махмуда, говорят, от сучки его парижской… ублюдок есть… Притащит сюда, сделает принцем, а меня… Дурак я был: надо было слушать дядюшку… Женился бы, родил ему внука… Куда бы он делся? И был бы я на коне, а не Махмуд. А теперь… Слушай! Может, мне… в Россию? Как думаешь: признает меня ваш царь? Говорят, таких, как я, признают, князьями делают… Все не как здесь — отравы ждать… Поговори там со своими…
— Вряд ли смогу, — честно признался Саша. — Кто я такой? Такие дела без меня решаются.
— Ты честный… прямой… — прикрыл глаза темными набрякшими веками Ибрагим-Хан: лоб его покрылся испариной, на запавшем виске отчаянно пульсировала жилка. — Жаль, я тебя… не уговорил… Даже орден не дал, думал, успею…
— Да не надо мне никакого ордена!
— Надо… ты мне жизнь спас… А я…
— Да прекратите вы! — рассердился молодой человек. — Неужели я это ради выгоды делал?
— Принести орден… — не слушал его принц, горячечно бормоча себе под нос. — Саблю с бриллиантами… земли… титул…
— Принц! — позвал его Александр и понял, что тот бредит. — Я сейчас врача позову.
— Жену из знатной семьи… и саблю с бриллиантами… орден… — продолжал бормотать Ибрагим-Хан.
Саша укрыл его до горла одеялом, поднялся и, стараясь не греметь подошвами, вышел.
— Ну, что там? — накинулся на него коршуном придворный. — Что он говорил?
— Он бредит, — пожал плечами поручик. — Позовите врача. И покажите, как выйти отсюда…
Во дворец Ибрагим-Хана Сашу привезли на сверкающем авто принца, а уходил он пешком. Никто не предложил подвезти до дома приятеля опального властелина, а напомнить самому не позволяла гордость.
Он шагал по улицам Кабула, не обращая внимания на торговцев, пытающихся зазвать его в свои лавочки, томные женские взгляды из-под паранджей, бегущей позади с гортанным щебетанием обтрепанной мелюзги. На тесной и грязной Ширвани за ним увязались два сумрачных, с руками глубоко в карманах афганца в надвинутых на глаза чалпаках… Но стоило поручику как бы невзначай передвинуть на ремне кобуру с «береттой», как оба бесплотными тенями канули в темной щели переулка, одарив напоследок «руси» злобными взглядами. Офицер уже не был тем «вишенкой», что прибыл сюда, в горы, без малого год назад.
Впереди замаячила угловатая громада госпиталя, и поручик с раскаянием вспомнил, что так и не поговорил после того случая с Иннокентием Порфирьевичем, не попросил прощения за те горячечные поиски наркотиков, за те подозрения…
— Полковник Седых в отъезде, — поджала губы знакомая мегера в белом халате. — Ему что-нибудь передать?
— Да нет, ничего… А рядовой Федюнин в какой палате? — Мысль навестить раненого солдата возникла только что.
— Федюнин? — мегера полистала журнал, провела пальцем вдоль колонки. — В четырнадцатом отделении, в хирургическом. Третий этаж, триста семнадцатая палата. А вам он зачем? — подозрительно сощурила она глаза за толстыми стеклами очков.
— Да так… Я его взводный командир… Можно его навестить?
Женщина помолчала, видимо размышляя, стоит ли доверять столь молодому офицеру.
— Можно. Он в очереди на выписку. Долечится дома.
— Его комиссуют?
— Уже. Негоден к строевой. У него подключичная артерия была повреждена, вы в курсе?
Медичка говорила с таким возмущением, будто это именно он, Александр, своими руками покалечил солдата.
— Да, — кивнул поручик. — Мы в одном бою были… Я его из машины вытащил и кровь остановил… Попытался…
Он не понимал, почему оправдывается перед этой немолодой, некрасивой, похожей на учительницу женщиной, и смущенно умолк, не договорив. Но она неожиданно смягчилась:
— Что ж, идите… Стойте! — не дала она сделать ему и шага. — Что же вы к нему с пустыми руками? Гостинец какой-нибудь принесли бы, что ли.
— Да я как-то не подумал, — смутился еще больше Александр. — А что, надо было?
— Эх, молодежь, молодежь… Больные у нас ни в чем недостатка не знают, — тут же отыграла она немного назад. — Питание четыре раза в день, по утвержденному Иннокентием Порфирьевичем меню… Но только представьте себе, как им хочется внимания! И вот посетитель приходит с пустыми руками. Поставьте себя на место вашего солдата: вам это было бы приятно?
— Ну… — Саша честно попытался и не смог. — Я никогда не лежал в госпитале…
— Типун вам на язык — и не надо! Вот. — Мегера порылась в ящике стола и выложила перед поручиком плитку шоколада в яркой обертке. — Отнесите хотя бы это. И не вздумайте отказаться!..
Саша уже давно скрылся из глаз, а женщина все сидела, опустив голову.
— Ох, дети, дети… — пробормотала она, сняла очки, без которых ее глаза стали больше и беспомощнее, и вытерла непрошеную слезинку. — Когда же все это кончится…
* * *— Здравия… — попытался встать с койки Федюнин, но Александр показал жестом: сиди, мол, сиди, — …желаю, ваше благородие.
— Здорово, Федюнин, здорово! — Поручик выдвинул из-под стола табуретку — пластиковую, дерево тут было на вес золота — и уселся, закинув ногу за ногу. — Ну, как ты тут?
Коротко стриженный, исхудавший — шея, торчащая из чересчур широкого воротника темно-коричневого халата с вытравленным хлоркой номером «14» на груди, казалась цыплячьей — солдат уже не выглядел наглым и разбитным. А может, не хотел пыжиться перед офицером, которому исповедовался в темном кузове на тряской дороге, думая, что часы на белом свете сочтены. Палата пустовала, все койки, кроме одной, были заправлены.
— Да нормально уже, — спрятал глаза солдат. — Поначалу-то тяжко было… Думал, все, Федюнин, отплясал свое. А сейчас уже ничего. Рука вот только… — Он покачал здоровой рукой другую, висящую на перевязи. — Не слушается, зараза. Доктора говорят: нерв какой-то зацепило.
