потом еще из Ковена. Тебя будут звать. Ну, чтобы вступила. Обещать там всякое… не особо верь. Там, как везде, за вход — рубль, а выйти — червонец, да и то не отпустят.
Мне? В Ковен? Не то, чтобы невозможно вовсе… раньше я о таком не думала. Мне и профсоюза хватало, в который ежемесечно отчисления шли. А Ковен, он ведь для тех, у кого род и дар крепкий, и делами они занимаются куда как серьезными. В Ковене участковым ведьмам не место.
Но теперь…
Да, пожалуй, если захочу, могу попробовать вступить. Но захочу ли?
— Так почему не продал?
— А толку? Цисковская все одно войти не смогла бы. Эти документы — людское. Правила, законы… тут же все по иным живет. И нарушать их не след. Да и князь бы не дозволил. Дом этот продать или передать, или еще чего сделать, только с их дозволения можно. В смысле, родового. А он бы не дозволил. Сам бы, конечно, компенсацию выплатил, да… но деньги мне никогда особо не интересны были.
— И поэтому даришь?
— Отдаю. Дом тебя принял. А ты его. Стало быть, он твой. Все просто.
Ну да, куда уж проще-то.
И все одно не понятно.
— Наина… бабка моя многого натворила. Да и я сам, как выяснилось, не лучше. Так что, считай, долг отдаю. Не тебе — людям. Городу вот.
Афанасьев потер щеку. А щетина-то немаленькая. И как долго он по лесам прячется? И прячется ли…
— С чего все началось?
Я положила папку на колени.
— С чего… с той истории, когда некий княжич влюбился в ведьму. А она в него. И все там вышло криво да косо… — Афанасьев поглядел на меня искоса.
— Знаю. Сказывали, — кивнула я. И он вздохнул с облегчением. — Как им помочь?
— Без понятия, — Афанасьев руки поднял. — Силой клянусь. Именем и душой. Я… ж ведьмак, мне многие пути закрыты. Что бабка рассказывала, то рассказывала. Только… она как-то упомянула, что помочь можно, да цена неподъемна.
Ясно.
Но в теории можно. Хотя… если старая и опытная ведьма цену неподъемною назвала, то стоит ли мне пытаться?
Афанасьев чуть качнулся, будто встать пытаясь, но усидел.
— Так вот… тут многое сошлось. От века род Афанасьев тут стоял, землю эту хранил и силу с того получал. Ведьмин род, женский… и тут снова я знаю малость. Кто будет с выродком секретами делиться. Наина на эту тему говорить не любила. Да и отношения с нею сложные были. Вот вроде речь придумал… а как до дела, так все слова из головы-то и повыпали.
— Я не тороплю.
— Оно-то да, но… в общем, Наина как-то обмолвилась, что проклят род Афанасьев.
— Кем?
— Князем? Его родней?
Змеедева про проклятье ничего не говорила.
— Или, может, той девчонкой, которая вдруг осиротела…
— Какой?
— Той, которая стала женою княжеской.
Дева знатного рода с правильными родственниками?
— Я пытался искать что-то, да только сама понимаешь, времена стародавние, мало что сохранилось. Вон, целый город сгинул, а люди спорят, был ли он вовсе. И князь то ли существовал, то ли не очень. Подвигов не совершал, земель не захватывал, а что тут, в глуши лесной происходило, не так уж интересно. Про женщин в летописях вообще редко упоминают. Я даже не уверен, что в ней дело.
А ведь верно.
Был князь.
И ведьма.
И была та, которая стала князю законной женой. И ведь не просто приехала… от рождения дочери ведьминой до беды год прошел. За год многое сотворить можно.
— Я даже имени её не узнал, — пожаловался Афанасьев. — Просто вот… кому еще проклинать-то?
Молчу.
У меня вот мыслей и вовсе нет.
— Да и само проклятье женское какое-то… мол, не знать нам любви.
И вправду женское.
Даже девичье, я бы сказала. Человек постарше чего другого придумал бы. Бед, болезней… а любовь? И без нее люди неплохо живут.
— С того и пошло, что если влюбится ведьма рода Афанасьева, то всенепременно неудачно. Или сама сгинет, или возлюбленного сгубит, а после сгинет.
По спине поползли ручейки пота.
— А ты…
— Сама понимаешь, тут проверить сложно. Но… я как-то интереса ради глянул семейный альбом. Вот, что Наина, что мать её, что бабка замужем никогда не были. И мужиков в доме не водилось. И Наина обмолвилась, что матушке моей надобно было старым порядком, на юга отправиться, там отыскать мужчину какого потолковей. А после вернуться, чтоб уж дома дитя растить. Думаю, так и делали.
— А ваша мать…
— Из дому сбежала. Упрямая… наша беда в том упрямстве. Я вон тоже… бывает головой все понимаю, а сил переступить через себя нет. Вот и остаюсь дурак дураком. Но не о том. У Наины характер был тяжелый даже для ведьмы. Уж вроде меня она любила… действительно любила, но все одно не могла с собой справиться. Все-то ей надо иначе, по её разумению, переделать. С ней, если кто и мог сладить, то только князь. Да и то… так вот, матушке, как понимаю, жилось нелегко. При том, что сама она тоже с норовом. Вот и взбрыкнула, когда Наина снова стала её жизни учить. Сбежала из дому.
И поступила куда-то там.
Не помню, куда.
— Она бы вернулась. Тут дело такое… сила тянет к дому. Даже я, хоть и не привязан, а все одно вдали тосковать начинаю. Не сразу, но… раз в пару лет приехать должен. У мамы все куда сильней было. И злила её эта привязь. А еще любовь вот. Ведьма, когда влюбляется, она совсем разум теряет.
Это да. Это я могу подтвердить.
— Не знаю, любил ли её мой отец или как… я его не застал уже. Главное, что матушка с отцом явились благословения Наины спросить. Уже после того, как расписались, но все равно.
— Дай догадаюсь, она не благословила.
— Ссора вышла. Наина требовала развода. И чтобы матушка при ней осталась, глупости позабыла… ну и в целом, слово за слово, многое друг другу наговорили. А после Наина сказала, что сила все одно заставит вернуться. Что возьмет свое. Что отец мой по-за матушкиного упрямства глупого сгинет смертью мучительной, а ей с тем век жить будет.
Вот…
Сложный человек? Хорошая отговорка, если подумать. Сперва говоришь окружающим гадости, а потом руками разводишь, вроде как не специально.
Просто сложный.
Человек.
И характер сложный.
А как по мне, то заигралась эта Наина в царицу деревенскую. Если к ней тут, как ко мне, с почтением и уважением, то оно и вправду загордиться недолго, увериться в собственной правоте с уникальностью вкупе.
— Матушка тогда и пошла в рощу, чтобы отречься от силы да рода…
Афанасьев потер подбородок.
— Кровью слово запечатала… сильна была в ней обида. Ну и любовь. Любовь — штука такая, она покрепче любой иной отравы будет.
Молчу.
Что сказать? А я бы, если б Гришка попросил, отказалась бы от силы? Не знаю… страшно думать о таком. Но… в голове крутится-вертится.
— Они уехали. Тогда времена были такие, что мир кипел. Сперва на востоке жили, после уж Севера… там-то матушка болеть стала. Сперва одно, потом другое… зараза не сильно опасная, муторная скорее. Ну да отец мой уже чин имел, вот и решил, что климат не подходит. Переехали к родителям его, под Москву. Вроде оно и наладилось. Матушка забеременела даже. Очень рада была… и он рад. Его убили незадолго до моего рождения.
Афанасьев чуть помолчал.
— Она не говорила. Сам уж выяснил. Отец на востоке когда служил, то крепко там рубиться приходилось. Порядки старые ломал, закон насаждал да слово императора. Ну и кровниками обзавелся. Вот и нашли его… там протоколы такие, что… матушка чудом тогда уцелела, будь она дома, то и её не пожалели бы.
Он коснулся пальцами коры.
— Она же ж к Наине отправилась. Мириться. Решила, что внучке Наина порадуется. Да и остыли обе. И гостила матушка, пока… не сообщили. Они ж не только отца положили, но и родителей его, и брата с женой да детьми. Громкое когда-то дело было. Всех нашли… точнее как, нашли… Наина, может, отца и не жаловала, но и простить подобного не пожелала. А знала она многое.
Вспоминая заклятье, которое мне книга показала, верю.
— Исполнителей-то сразу взяли, но дальше дело застопорилось. Не принято там говорить… ну да Наине и силе слова не нужны. В тот год, я потом уже архивы поднял, четверо весьма уважаемых людей скончались. Может, оно и совпадение, да только не одни они ушли, с сыновьями да внуками… там-то тоже начали искать. Чем бы оно
