Он присел над ней и потряс здоровой левой рукой.
— Ежик… А Ежик. Давай споем.
— Споем, споем… — он перевернул ее на спину.
Она зажала окровавленный живот руками.
Осколок вошел в спину и, пробив насквозь ее тело, дымился, воткнувшийся в землю.
— Ежик… Давай споем… Что это, что это, ай-яй-яй-яй… Ну-ка скорее пойди, угадай… — шептала она.
Андрей, сглатывая слезы, запел тихонечко в ответ:
— Это не кит, не селеееееееееедка, это подводная лооооооодка…
— Лодочка, лодочка, ай-яй-яй-яй, ну-ка скорее скорей покатай… — улыбалась ему Рита.
— И полети на простооооооооооре… — гладил он ее по щеке грязной рукой.
— Ах, как волнуется моооооре…
Небо почему-то стало голубым-голубым. Как море, видимое в ясный летний день откуда-нибудь с горы. Стало тихо-тихо. По траншее шел тот солдат из снов. А рядом плыл над земле голоногий мальчишка в тонкой белой рубашке.
Солдат протянул Рите руку и улыбнулся. Она взялась за нее и боль куда-то исчезла. Он протянул ей свой смертный медальон.
А мальчик серьезно так сказал им обоим:
— Смерти нет ребята. Смерти нет…
— Отходим! К церкви отходим! — заорал Прощин, долбя из лязгяющего «Дегтяря» по фрицам.
Танки пытались влезть на холм, но грязь, сегодня была на стороне русских бойцов.
Из перемолотой огнем танков траншеи, их выскочило всего десять человек.
Пуух!
Еще одна ампула улетела в сторону немцев.
Еж, оглянувшись, успел увидеть, что шар багровым пламенем накрыл еще один танк.
Тот же, у которого в самом начале сбили гусеницу, развернул башню и глухо выстрелил.
Снаряд чуть не долетел до позиции ампулометчиков. Но одного осколка хватило, чтобы пламя с диким ревом охватило Колодкина и Кашина. Они заметались факелами, кто-то из них страшно закричал. Прощин, ни секунды не колеблясь, дал очередь по ним.
В церковь заскочить успели почти все.
Только Витьку Заборских снял в спину осколок из очередного снаряда.
— Ежов! Посмотри, чего там с дедом! Остальные к окнам!
Еж, с болтающейся плетью правой рукой, побежал на колокольню.
Все же хорошо строили наши предки. Церковь — она словно крепость. Окна узкие, как бойницы, решетками коваными прикрыты. Третий взвод вчера с ними замучался. Гранату — хрен кинешь.
— Вход держать! — рявкнул Прощин.
— Хана деду, похоже. Завалило все к чертям собачьим. Нет прохода наверх, — прискакал запыхавшийся Еж.
— Как рука?
— Хреново. Онемела. И горло болит после вчерашнего.
— Водки хлебни.
— Это я завсегда… О, а Вини где?
— Тут я, Еж!
Отозвался Винокуров, стоявший возле одного окна.
Еж присел на груду деревянных обломков, полчаса назад бывших столом:
— Ты меня так больше не пугай.
— Что-то немцы не торопятся…
А фашисты и не собирались торопиться. После того, как танки не смогли забраться по крутому склону, они стали бить по церкви из тяжелых минометов.
Мины стены не пробивали. Но красноармейцам от этого было не легче. Куски кирпичей и штукатурки с внутренней стороны отлетали и били не хуже осколков.
Второму сержанту — Коновалову — прилетело в голову таким куском, что тот потерял сознание минут на пять.
Наконец, одна из мин пробила крышу, положив еще двоих бойцов.
Осколком второй у Прощина выбило пулемет из рук, изогнув ствол.
Матерясь, он отбросил его, а потом долго тряс отбитыми до синяков кистями.
— Положат нас сейчас, сержант… — подал голос Вини.
— В алтарь уходим. Там меньше достают.
Шестеро бойцов, пригибаясь, бросились на свой последний рубеж.
— Еж, скотина, ты чего там лежишь? — заорал ему на бегу комроты.
А Еж улыбался, глядя в потолок остекленевшими глазами. Прямо в лицо уцелевшему каким-то чудом, исщербленному войной, архангелу с пылающим мечом.
Осколок вошел Андрею в подбородок.
Наконец обстрел прекратился.
— Чего, вернемся? — спросил Прощина мало знакомый Винокурову боец. Вроде бы, Сизов.
— Тихо… Ждем…
И правильно сделали.
Потому как через минуту через дверь и те окна, где выбиты были решетки, в храм полетели гранаты.
Одна залетела и в алтарь.
Несмотря на взрывы, Лешка Винокуров явственно услышал ее стук о каменный пол и мгновенно представил, что может сейчас произойти и уже чуть присел, чтобы прыгнуть на нее…
Но его опередил тот самый «…вроде бы, Сизов».
Граната глухо хлопнула под ним, подбросив тело.
Ротный страшно поиграл желваками.
— Вперед, мужики!
И…
И перекрестился на голубой до бездны глаз, один уцелевший из всей росписи.
А потом пошел из алтаря к выходу, держа наперевес винтовку с приткнутым штыком.
— Помирать-то как не охота… — вздохнул кто-то рядом с Вини.
И мужики пошли вперед.
Вини закусив губу, зашагал к выходу.
Неужели это все? Вот сейчас он умрет и все? Нет… Не все… Точно, не все!
— Ротный! А куда медальоны девать? — весело спросил он.
— В жопу немцу засунь!
— Тоже дело!
Их встретила пулеметная очередь почти в упор.
Но Лешка Винокуров успел выстрелить и даже успел увидеть — как его пуля пробила второму номеру каску, выбросив красный фонтанчик из арийской поганой головы.
А потом он умер, еще не успев упасть…
…Снаряд не падает в одну и ту же воронку дважды.
Да.
Но эта воронка была от авиабомбы.
Маринка и Ваня успели отбежать от нее метров на десять, когда снаряд ударил в нее.
Ударная волна свалила их обоих на землю. Ванютка заплакал. А Маринка, правильно рассудив, что надо бы отбежать чуть-чуть дальше, без слов подхватила его под руки, поставила на ноги и они побежали. Дальше от этого ада.
Маринка прыгнула в траншею, окольцовывавшую холм. А потом взяла Ваню и спустила его на землю.
— Страшно? — Крикнула она сквозь грохот зареванному мальчику.
Он покачал головой и что-то прошептал.
— Что? Не слышу! — она машинально стряхнула с волос землю.
Она наклонилась к шепчущим что-то губам Ванечки:
— Больно…
— Где?! — встрепенулась Маринка.
Кровь уже промочила штанину — зазубренный край осколка торчал из правого бедра.
— Маленький ты мой… — вскрикнула она раненой птицей. Потом лихорадочно сняла с парнишки брючный ремень и перетянула им ногу чуть выше раны.
— Идти можешь? А ну-ка, ступи…
Иванко попробовал привстать. И упал…
— Горюшко ты мое, солнышко… А ну! Цепляйся за шею! — присела она перед ним. Ваня забрался ей на спину. — Сейчас я тебя покатаю! Ой!
Рядом снова разорвался снаряд.
