– Оскорбительным оно стало, когда ты поджег этот мост! В любом другом случае моё самоуправство принесло бы королю славу!
– Вчера у вас был шанс это доказать…
Де Флави не успел договорить, Жанна покачнулась, и не подставь д'Олон вовремя своё плечо, упала бы с седла. Её била мелкая дрожь, а лицо приобрело землистый оттенок, как у мертвеца.
– Де Кагни, позовите лекаря! – крикнул Алансон.
– Не надо.
Опираясь на руку д'Олона Жанна несколько раз глубоко вздохнула и, собрав все оставшиеся у неё силы, твёрдо произнесла:
– Сделаем так, как сказал де Ре. Пусть освободят несколько телег… Можно те, на которых привезли убитых вчера… Тела велите перенести вон в ту ригу. И тушите огонь, как можно скорее.
– Я бы не советовал тебе, Жанна… – начал было де Флави.
Но девушка оборвала его. Гнев словно придал ей силы и слабый минуту назад голос сорвался на крик.
– Оставьте советы при себе! Вчера у вас тоже был шанс давать их! А сегодня я действую, как считаю нужным сама! И первым делом приказываю взять вас под арест!
– У тебя нет таких полномочий!
– А кто мне помешает?! Ла Ир, зовите своих людей!
В этот момент Алансон поднял руку.
– Погодите! Сюда кто-то едет.
По дороге, ведущей от Сен-Дени, действительно скакал целый отряд под королевским штандартом. Де Флави улыбнулся и натянул поводья.
– Это те, кто помешает моему аресту.
Один из всадников впереди показался Жанне очень знакомым. Его шлем был открыт, и она еле сдержала радостный возглас, когда рассмотрела, что это Рене Анжуйский. Но уже в следующий момент выражение лица Рене заставило её встревожиться. А скакавший рядом понурый граф де Клермон всем своим видом только подтвердил – радоваться прибытию этого отряда преждевременно, и едут они с дурными вестями.
– Чему обязаны, господа? – хмуро встретил их Алансон, тоже не ожидавший ничего хорошего.
Рене опустил глаза.
– Его величество приказывает всем военачальникам немедленно прибыть к нему в Сен-Дени, а войску оставить позиции и отступить.
– Но у нас есть план, Рене, – с отчаянием проговорила Жанна. – Если бы не это предательство, – она показала на горящий мост, – мы были бы в Париже уже сегодня.
– Жанна, не спорь, – покачал головой Рене и, наконец, отважился посмотреть на неё. – У меня приказ… Ты должна отправиться с нами.
– Я арестована?
– Ну что ты, Жанна! – воскликнул де Клермон, радуясь возможности сказать хоть что-то утешительное. – Просто, зная, как трудно бывает увести тебя с поля боя, его величество велел нам настаивать…
– Я увезу тебя силой, если не захочешь уехать, – даже не пытаясь смягчить жесткость тона, сказал Рене. – Это в твоих же интересах, как, впрочем, и в интересах многих других.
При этих словах он бросил в сторону Алансона взгляд, в котором герцог ясно прочёл – худшие опасения, кажется, подтвердились, и Шарль мешает Жанне уже не просто из-за трусости.
– Я никуда не поеду, пока Париж не будет взят! – воскликнула девушка. – Ваш отряд слишком мал против моего войска, и герцог меня поддержит!
Но выражение лица Рене заставило её замолчать.
– Боюсь… – начал было Алансон и осекся.
Жанна обернулась. Ещё никогда её прекрасный герцог не выглядел таким подавленным и таким, напуганным. Она не понимала почему и смотрела на него с обидой, недоумением и таким разочарованием, что на короткое мгновение герцогу подумалось: а-а чёрт возьми, будь, что будет! Но холодный голос де Флави привёл его в чувство:
– Герцог несомненно хотел сказать, что повиновение законному королю то единственное, чего Господь ждёт от любого христианина, будь он даже Его посланником.
– Я сам умею выражать свои мысли, сударь, – огрызнулся Алансон.
– Но вы молчали, а я всего лишь хотел напомнить всем, что Дева была послана помогать его величеству, а не перечить его воле.
Повисла тишина, в которой треск пламени над мостом показался особенно громким, почти заглушавшим бесполезные уже крики капитанов, торопивших солдат, которые тушили этот пожар.
– Отдайте приказ об отступлении, – сказал Рене.
Но герцог и Жанна молчали.
– Отдайте приказ, – повторил он с нажимом.
– Вы предаёте меня, – прошептала Жанна.
Рене подъехал к ней почти вплотную.
– Поверь, я пытаюсь тебя спасти.
– Моё спасение было в Париже… Но, видно права была Клод…
Она не договорила, стараясь подавить слёзы. А когда смогла говорить снова, повернулась к Алансону:
– Командуйте вы, герцог…
Отступление началось только поздним вечером. Герцог тянул время, отговариваясь тем, что перетащить всё осадное снаряжение с места на место совсем не то же самое, что транспортировка его в Сен-Дени; что демонтаж займёт немало времени и сразу отступить не получится. При этом, втайне он надеялся, что среди всей этой суматохи де Ре сумеет навести хоть какую-то переправу. Но увы. Все усилия по тушению огня на мосту и на заготовленных брёвнах давали такой мизерный результат, что убивали даже эту шаткую надежду. Не успевали загасить пожар в одном месте, как он, словно по воле злого рока, разгорался в другом. В итоге, запылала даже рига, где были сложены мёртвые тела, и запах горелого человечьего мяса дополнил ощую картину хаоса и краха.
А тут ещё пришлось часть солдат перебросить на прикрытие войска. После полудня опомнившиеся защитники города перебрались на стены возле Нельской башни и открыли стрельбу. Появились первые убитые, которых даже некуда было оттащить, и первые раненные, которых требовалось на чём-то везти при отступлении. В конце концов, Алансон смирился с неизбежным. Осадное снаряжение было брошено, часть громоздких телег подожжена со всем содержимым, и под слабым прикрытием дыма и наступающих сумерек французское воинство поползло от стен Парижа, словно избитая собака.
– Не мы заседаем в королевском совете, – пробормотал Потон де Ксентрайль, оглядываясь на стены Парижа, откуда неслись ликующие возгласы. – Наше дело водить войска… И уводить от греха подальше. Хотя, боюсь, с этим уже опоздали…
Он окинул взглядом понуро бредущих солдат. Минуту назад, то ли послышалось, то ли правда прилетело из этой толпы злобно выплюнутое кем-то: «Завела проклятая ведьма!»…
Под высоким куполом часовни надсадно жужжали мухи. Шарль стоял спиной к прибывшим и не отрываясь смотрел на распятие. Одна из мух села на тело Спасителя и ползла по нему нервными рывками, изредка останавливаясь, чтобы удовлетворённо потереть лапки. Она как будто радовалась, то ли своей вседозволенности, то ли оцепенению короля, следившего за ней без дурных намерений, и не спешила улетать точно так же, как и сам король не спешил начинать разговор.
Шарль выжидал.
Он давно готовился к этой минуте, мысленно проговаривая все обличающие факты и упрёки, для которых постоянно находил новые и новые слова. От их количества первые, стройные и лаконичные варианты разговора разбухли и отяжелели, из-за чего пропало отточенное превосходство коротких фраз, которые так нравились Шарлю. Они были очень похожи на речи матушки… нет, тёщи – герцогини Анжуйской, которая умела несколькими точными словами выразить самую суть, и быть при этом более чем убедительной. Королю хотелось так же. Ничего лишнего, ничего пустого и жалкого, что могло бы напомнить прежнего дофина! Но сказать нужно было так много, а фразы требовались такие короткие…
В конце концов, Шарль отказался ото всех упрёков. Немного подумал не добавить ли пару-тройку завуалированных или явных угроз, но потом отказался и от этого. Он не какой-то князёк, трясущий кулаками со стен своей крепости! Он – король, избранный Богом и Им же возведённый на трон! Сам изобличённый факт подлога и измены уже должен читаться, как угроза заговорщикам. И, чем сдержаннее он их обличит, тем страшнее им станет потом, когда поймут, что вся трусость, которую они так откровенно в нём презирали, была всего лишь его продуманной политикой, куда более достойной короля, чем размахивание оружием.
«Как только эта муха улетит, начну…».
Шарль прикрыл глаза, стараясь освободить мозг, сделать его легким, и мысленно раздвоиться, чтобы одним собой стать словно бы в стороне от происходящего и не давать другому себе слишком увлечься словами. Когда он снова открыл глаза, мухи на распятии уже не было.
– Я очень недоволен, господа, – тихо выговорил Шарль и повернулся.
Алансон стоял прямо перед ним, впереди остальных, такой же, как и все, не успевший переодеться, и потому до сих пор покрытый копотью и сажей. За ним возвышался ненавидящий, кажется, всех на свете де Ре, потом свирепый Ла Ир и другие… Не было только Жанны, которую король, изображая заботу, сразу же велел отправить к лекарям, чтобы не мешала.
– Я простил ваше самоуправство, герцог, для того, чтобы не показать нашим врагам, как мало вы уважаете во мне короля. Но теперь вы дали право не уважать меня не только им, но и всей Европе.
