Лорен Алюэль остался на хулке капитаном. Направленные к нему матросы достали и поставили запасные паруса, после чего мы пошли на запад еще медленнее. Острыми курсами захваченный корабль ходил плохо. Нам на барке пришлось взять рифы на нижних парусах, а марселя и вовсе не ставить. Местные моряки пока не привыкли к высоким скоростям.
53
Мы стоим у мола в Лиссабоне. Матросы выгружают селедку в бочках. Новый владелец ее — купец из Коимбры — заставляет открывать каждую и демонстрировать товар. Это старый иудей, скупердяй и зануда. Говорят, их выдавливают из Кастилии. Я бы такого тоже выдавил. Чтобы не тратить на него нервы, приказал Лорену Алюэлю заниматься грузом, а сам сошел на мол, прогулялся до соседнего судна, небольшой трехмачтовой каравеллы-латинас. С нее выгружают тростниковый сахар в мешках. Кстати, сахар сейчас называют сладкой солью и используют, как приправу, потому что дорог. Содержимое мешков не видно, но я определил по запаху. При советской власти в Одессе каждый, кто проходил неподалеку от Старого порта, обязательно нюхал этот тягучий аромат. Желтовато-коричневый сахар-сырец везли с Кубы. Больше у революционного народа брать было нечего, а снабжали мы его лучше, чем собственный. Во время выгрузки сахар сыпался на пирс, в море. Мне казалось, что рядом с пирсом плещется не вода, а бражка, потому что постоишь рядом несколько минут — и сразу настроение становится приподнятым. С каравеллы на мол было оборудовано два трапа. По одному трапу грузчики, в основном негры, поднимались на судно, по другому спускались с мешком на спине. Привычная картина. В двадцать первом веке грузчики в Европе, за редким исключением, будут из Африки или Латинской Америки. Мешки складывали на арбу, запряженную двумя серыми волами, у которых были тупые морды, словно им кастрировали заодно и мозги. Возле арбы стоял португалец с черной дошечкой, на которой мелом отмечал, сколько мешков погружено. Был он молод, смуглолиц, с тонкими черными усиками и короткой бородкой. Он больше походил на араба, чем многие арабы.
— Откуда сахар? — спросил я.
Юноша окинул меня взглядом, оценил, как мне показалось, с точностью до мараведи мое социальное положение и решил не дерзить:
— Мне запрещено рассказывать, откуда груз. Спросите у капитана, — кивнул он в сторону каравеллы.
Капитан, перегнувшись через комингс трюма, что-то кричал, наверное, работающим там грузчикам. Я неплохо понимаю нынешний португальский, но многие слова оказались неожиданными. В каждом языке есть постоянные ругательства, а есть временные. Причем иногда это слова, которые раньше имели положительный смысл. Когда в Ромейской империи осваивал греческий, с удивлением узнал, что идиот — это всего лишь человек, который не принимает участие в общественных делах. Таких в Древней Греции было мало. В двадцать первом веке их станет процентов девяносто, а поскольку меньшинству свойственно презирать большинство, слово «идиот» приобретет отрицательный смысл. Я не стал беспокоить человека, занятого усовершенствованием португальского языка, отправился в ближайшую таверну.
Припортовые забегаловки в разных странах и в разные эпохи выглядят по-разному, но публика в них собирается одинаковая. Кто-то убивает время, ожидая судно, кто-то пропивает заработанное в рейсе, кто-то пришел вспомнить молодость, а кто-то — таких большинство — ловят удачу, как умеют. И разговоры разговаривают во всех тавернах одинаковые. Меняются лишь названия портов и судов. Пока что не хватало табачного дыма. Америку еще не открыли. Надо бы найти Колумба и поторопить, а то впечатление немного смазывается: как будто в Средние века в припортовых тавернах собираются несовершеннолетние морские волки, которым курить мама не разрешает.
Когда я зашел в полутемное помещение, провонявшее кислым вином и перегаром, гул голосов немного стих. Видать, такие важные птицы сюда редко залетают и еще реже вылетают живыми и здоровыми. За тремя длинными узкими дубовыми столами сидели на дубовых лавках, отшлифованных задами, люди разных возрастов и национальностей. Они пили вино из деревянных стаканов емкостью граммов сто пятьдесят. На три стола было всего два глиняных кувшина емкостью литров пять и всего одно блюдо с козьим сыром, порезанным тонкими ломтиками, и хлебом, поломанным руками. Возле блюда и одного из кувшинов с вином сидели четверо, одетые немного получше остальных. На этом различия и заканчивались. Между ними и сидевшими за тем же столом был зазор, небольшой, не заметный не наметанному взгляду. И в будущем я мог сразу определить в группе ожидавших рейдовый катер, кто старший комсостав, кто средний, кто рядовые. Эти четверо явно не матросы, но и на судовладельцев не тянут.
Стойку пока не придумали. Вместо нее использовали прямоугольный высокий стол. Хозяином таверны был кургузый и улыбчивый брюнет с косым шрамом через губы, справа налево вниз, из-за чего черные с сединой усы и борода были разделены на две неровные части и делали лицо комичным. Может быть, улыбался не тавернщик, а я, глядя на него.
— Фидалгу желает выпить и перекусить? — сразу затараторил он. — Самое лучшее вино и самое нежное мясо в городе! Будет готово мигом!
— Я не голоден. Горло пересохло. Налей стакан вина, — заказал я.
Тавернщик зашел в закуток возле стола, принес оттуда медный кувшин и медную чашу емкостью граммов на триста. В кувшине было красное вино, а остальные посетители пили белое.
Чашу наполнил до краев, придвинул ко мне и сразу произнес:
— Два мараведи.
Столько стоил кувшин вина.
Вино было не слишком поганое. На этом его достоинства заканчивались.
Я достал серебряную монету, на которую можно купить бочонок такого вина, поставил ее на рубец, придавив пальцем, и спросил:
— Откуда пришла каравелла с сахаром?
— С островов, — быстро ответил тавернщик, не отрывая взгляда от монеты.
— С каких? — задал я второй вопрос, наклонив монету к себе.
— Не знаю, фидалгу, богом клянусь! — еще быстрее затараторил он. — Если хотите, сейчас сына пошлю, он все разузнает!
Я хотел произнести, что хочу, но сзади раздался хрипловатый мужской голос:
— Могу не только рассказать, откуда привезли, но и показать дорогу туда. Не бесплатно, конечно.
Это был один из четверых «офицеров». Лет тридцати, немного выше среднего роста, крепкий, с кривоватыми ногами, расставленными на ширину плеч, словно и на суше качало. Волосы черные и курчавые. Лицо дерзкое и не глупое. Карие глаза. Крупный загнутый нос с подрагивающими ноздрями, точно никак не разберутся, что за запах их беспокоит? Усы и борода недавно подстрижены, но щеки не подбривал дня два или три.
— Показывать не надо, сам найду дорогу, а если скажешь, поделишь монету с ним, — предложил я.
Сжевав наметившуюся было презрительную ухмылку, подошедший сообщил:
— Каравелла прибыла из Фунчала.
Я положил монету на стол и переместил ее, чтобы находилась между тавернщиком и информатором. Видимо, последний был уверен, что название мне ничего не говорит, потому что смотрел на меня, ожидая следующий вопрос. Первый воспользовался моментом и накрыл монету рукой, но утянуть ее не успел. Кулак второго придавил его руку к столешнице.
— Фидалгу не хочет узнать, где находится Фунчал? — обратившись ко мне с большим уважением, спросил информатор.
Если бы он знал, сколько раз я бывал в этом порту! Уверен, что больше, чем он.
— На Мадейре, — ответил я. — На южной стороне острова.
От удивления он ослабил давление, и тавернщик стремительно утащил монету и сразу на всякий случай отшагнул от стола.
— Налей и капитану вина, — приказал я шустрому тавернщику, догадавшись, что проинформировал меня безработный коллега.
— Как скажите, фидалгу! — быстро произнес обладатель юморного шрама и налил вина из медного кувшина в деревянный стакан.
Выпив сразу полстакана, португальский капитан поинтересовался небрежно:
— Откуда ты знаешь о Фунчале?
— Я много чего знаю. Давно живу, — честно признался я.
