— Вы можете обратиться в Совет министров. Или оспорить его действия в Королевском суде, — напыщенно произнес хлыщ с таким видом, будто и эти слова — величайшее благо.
Андрей, задавив яростное желание разбить хлыщу его напомаженное хлебало, молча направился к выходу.
«Вот так, значит? Забегали, суки! Испугались! Надо понимать, началась холодная война номер два. Ладно, посмотрим, у кого яйца стальные, а у кого так, серебрянкой присыпаны…»
У выхода из аэропорта представительного вида старик обкладывал пространство большим боцманским загибом.
«Товарищ по несчастью», — подумал Первушин и, проходя мимо матерщинника, бросил:
— Не ссы, отец! Прорвемся!
Белорусская ССР.
Управление НКВД по городу Брест.
Зевающий после бессонной ночи оперуполномоченный ГУГБ НКВД Петр Лерман сегодня был совершенно не похож на себя. Куда девался стройный, всегда подтянутый и гладковыбритый сержант с щегольским пенсне. Сейчас перед Светловым сидел усталый мужичок в мешковатой мятой форме, с тяжелыми черепаховыми очками на носу, больше всего напоминающий классического бухгалтера в период сдачи годового отчета. Нервного, замотанного до последней степени и зло глядящего на окружающий мир сквозь толстые линзы.
— Ну как? — спросил Светлов.
— Да уже у самого в глазах рябит от этих… иновременных, — ответил Лерман и, не удержавшись, зевнул. — Черт их побери. Словно плотину прорвало. Едут и едут, толпами. Все поезда забиты, как бочки с огурцами. Ладно бы, если бы жить, так ведь большинство просто посмотреть едет. А у тебя как?
— Еще хуже, — махнул рукой младший лейтенант, — ты-то в основном с бумагами…
— Товарищ сержант, — заглянула в дверь кабинета озабоченная женщина средних лет. — Где у вас можно кипяточком разжиться?
— По коридору до конца и направо, — спокойно ответил Лерман.
— Это кто у тебя? — обалдел Светлов.
— Они же. Едут впятером на крохотной машинке. Меньше «эмки». Муж, жена и трое детей. В КПЗ разместили.
— В КПЗ?
— Ага! Негде больше, все в городе забито. Да и все равно, там нет никого.
— Если вдруг задержанных приведут?
Лерман махнул рукой:
— Прикую к батарее. Мы же теперь «кровавая гэбня». Палачи и садисты. Слышал эту байку?
Светлов кивнул:
— Не то слово. Всю плешь проели! Каждый второй вспоминает!
— Вот, — продолжил Исаак, — раз садисты, то и прикую. Зато дети будут спать на удобных нарах!
При слове «спать» оба зевнули.
— Непонятные они какие-то, — продолжил Светлов. — Словно с другой планеты. Семьдесят лет! Другой мир, другие люди. Как марсиане…
— Ну а эти, на заставе, «чоповцы»? — уточнил Лерман, глядя в лицо младшему лейтенанту.
— Нет, те простые. Как мы. Одно слово — бойцы. А тут мутно все.
Сержант опять зевнул. Лейтенант безуспешно попытался сдержаться. Получилось только хуже.
— Подозрительные есть?
— Полно! По мне — так все подряд. Ну… Вот этот, например. По профессии — журналист. Едет предупредить деда, чтобы тот в аварию не попал. Но не чувствую я в нем любви к предку. Предлог это.
— Как считаешь, на самом деле что?
— Хрен его знает. Наверное, посмотреть хочет, что у нас и как. Может, думает насовсем перебраться, а может, наоборот, собирается потом гадости говорить. Не поймешь, пока не проявится. Сам понимаешь, проявится уже, когда назад вернется. Не умеем мы, товарищ сержант, им в душу заглядывать. И что с ним сделаешь? Не пустить — так не за что вроде. А пустить — хрен его знает…
— И что решил?
— Пустил, конечно. Куда деваться, приказ от двадцать третьего. Решил, пусть будет ваша проблема.
— Наша… ваша… Общая у нас проблема, общая… Давай бумаги. — Лерман взял протянутые документы, посмотрел и что-то на них пометил. — Пошлю в Смоленск, пусть приглядят… От меня теперь куда?
— А в отряд вызывали. Сам понимаешь, иначе к тебе и не зашел бы.
— Понятно. Ладно, бывай. Мне сейчас, кроме твоих, еще кучу дел подкинули.
— Понятное дело, — пожал руку вставшего сержанта Светлов. — С этим Событием ни поспать, ни пожрать.
— Это точно, никакой жизни, ни половой, ни общественной, — коротко усмехнулся Лерман и, уже не глядя на уходящего пограничника, углубился в бумаги.
Восточная Пруссия, г. Кенигсберг.
Ганс Нойнер, оберштурмфюрер СС, дивизия «Мертвая голова».
Ганс сидел на летней площадке небольшой бирштубе и с удовольствием разглядывал проходящих мимо девушек. Сидящий рядом Куно деликатно молчал, потихоньку потягивая пиво из большой кружки. В этом заведении блюли традиции и пивные кружки были настоящими керамическими, с крышкой, словно только что перенесенными на стол прямо из шестнадцатого века. Поймав себя на очередной мысли о временном переносе, Ганс нервно усмехнулся и сделал большой глоток из кружки. Надо бы отвлечься от всего мира, сходить в бордель. Только вот с этим в Кенигсберге было совсем плохо, точнее вообще никак. А ехать в женское общежитие «трудового фронта» не хотелось, да и времени было мало. Ганс отпил еще глоток, посмотрел на часы и мысленно чертыхнулся. Командир, конечно не опаздывает, но сильно задерживается. Неужели действительно что-то случилось? Беспокойство Нойнера оказалось напрасным, из притормозившего прямо напротив трамвая выбрался Кнохляйн. Что сразу удивило Ганса — в гражданском костюме, а не в форме.
— Привет, камрады. Сидите, — заметно было, что Фриц не хотел привлекать лишнего внимания. — Что пьете?
— «Остмарк», — ответил Куно, жестом подзывая кельнера.
— А «Понарт» у вас есть? — вежливо, совсем не похоже на себя, спросил подбежавшего служителя Кнохляйн. Ганс сразу сообразил, что его подозрения совсем не беспочвенны и неприятности все же будут, поэтому, пока Ганс заказывал пиво, допил одним глотком кружку.
— А мне шнапс, — дополнил он заказ.
— Ага, Ганс почувствовал, что становится жарко, — пошутил Фриц, как только кельнер отошел достаточно далеко. И продолжил, внимательно глядя на удивленные лица. — Камрады, вынужден вас огорчить, но мы трое внесены поляками в списки военных преступников за расстрел пленных и насилия над мирным населением. Кроме того, тебя, Куно, требуют евреи из этого их государства, — на лице Фрица появилась брезгливая гримаса, — Израиль. За насилия и уничтожение иудеев в период службы в Заксенхаузене. Пока переговоры только начались, но мне удалось узнать, что вероятнее всего… — Кнохляйн замолчал, пережидая, пока кельнер поставит на столик заказанное пиво, рюмочку шнапса и три блюда с сосисками. Расплатился сам, пресекая возражения собеседников, и продолжил, когда они остались одни и выпили под традиционное «Прозит» по глотку:
