И он, почти вопреки собственной воле, рассказал, что Ньютон хочет получить Соломоново золото не только из практической надобности выдержать испытание ковчега, но главным образом из стремления обрести философский камень и философскую ртуть.
Безуспешно. Лейбниц только укрепился в своём желании не уезжать из Лондона.
— Если верно то, что вы говорите, значит, корень проблемы в философском заблуждении Ньютона. И я могу не объяснять, что то же заблуждение лежит в основе других наших споров.
— Напротив, Готфрид, я думаю, что спор о приоритете — из разряда «кто, что, когда и кому сказал».
— Даниель, ведь правда, что Ньютон десятилетиями скрывал свои труды по анализу бесконечно малых?
Даниель нехотя кивнул. Он прекрасно помнил, что если в разговоре с Лейбницем принимаешь хоть одну логическую посылку, то через несколько мгновений на твоей ноге захлопывается сократический медвежий капкан.
— Кто основал «Acta Eruditorum», Даниель?
— Вы и ваш знакомец. Послушайте, я признаю, что Ньютон склонен держать свои труды в тайне, а вы стремитесь свои публиковать.
— А кто скрывает свои труды, ограничивая их распространение узким кругом посвящённых?
— Эзотерическое братство.
— Иначе называемое?
— Алхимиками, — буркнул Даниель.
— То есть спор о приоритете не возник бы, если бы сэр Исаак Ньютон не был заражён алхимическим образом мыслей.
— Согласен, — вздохнул Даниель.
— Следовательно, это философский диспут. Даниель, я стар. Я не был в Лондоне с 1677 года. Какова вероятность, что я окажусь тут снова? А Ньютон, никогда не покидавший пределы Англии, ко мне не приедет. У меня не будет другого случая с ним встретиться. Я останусь в Лондоне инкогнито — никому нет надобности знать, что я здесь — и отыщу способ вовлечь Ньютона в философскую дискуссию. Я покажу ему выход из лабиринта, в котором он блуждает столько лет. Это лабиринт без крыши, из него ясно видны звёзды и Луна, которые Ньютон понимает лучше кого-либо на земле; но стоит ему опустить глаза к тому, что ближе, он теряется в тёмных змеящихся закоулках.
Даниель сдался.
— Коли так, считайте себя членом нашего клуба, — сказал он. — Я проголосую за вас. Кикин и Орни не посмеют отказать в приёме учёному, чьей головы недавно касался кулак Петра Великого. Ньютон голосовал бы против, но он некоторое время назад заключил сепаратный мир с человеком, которого ловит клуб, так что вряд ли будет посещать заседания.
Евгений-раскольник лежал в ротерхитской пыли, как срубленное под корень дерево. Судя по всему, он дорого продал свою жизнь. Лицо его, обрамлённое сивыми волосами и бородой, было обращено к небу. Даниель предположил, что ему под шестьдесят. Будь он одних лет с царём (Пётр недавно шагнул в пятый десяток) и не однорукий, бой мог бы закончиться иначе, а так Даниелю оставалось трактовать поступок Евгения как эффектную форму самоубийства. Возможно, Евгений узнал, что золото покинуло «Минерву», и почему-то вбил себе в голову, что его срок на земле окончен.
— Странный был тип. Много лет верно служил Джеку, в последние годы действовал самостоятельно и пытался сжечь царские корабли в Ротерхите, хотя и помогал Джеку в нападении на Тауэр и захвате ковчега, — объяснил Лейбницу Даниель. — Великий был преступник, но всё равно горько видеть, что человек лежит вот так, брошенный.
Впрочем, тут он заметил приближающегося Сатурна с несколькими молодцами и пустой телегой.
Даниель, Лейбниц и Соломон Коган нагнали Петра и его свиту в Клеркенуэлл-корте, как раз когда те собирались обратно в Ротерхит. Даниель отправил с ними записку мистеру Орни, что поджигатель кораблей убит. Лейбниц поехал с царём. Соломон пообещал прибыть на верфь позже. В ближайшие несколько дней предполагалось закончить осмотр и набрать команду; дальше кораблям предстояло идти прямиком на войну со шведами в Балтийское море.
Царь и его свита уехали. Даниель, сам не зная почему, испытывал невероятный прилив энергии — такого с ним не было уже несколько недель. Может быть, это и делает царя царём: способность подтолкнуть окружающих, заставить их работать с полным напряжением сил. А может, вид мёртвого Евгения напомнил Даниелю (если тот ещё нуждался в напоминаниях), что дни его на земле не вечны. Или ему просто хотелось поскорее избавиться от Соломонова золота. Видимо, остальные работники Двора технологических искусств почувствовали что-то похожее; почти неделю они не казали туда носа из-за противостояния вигов и тори, а также безобразий, связанных с Висельным днём, а сегодня приходили один за другим, открывали заколоченные мастерские и сдёргивали с механизмов чехлы от пыли. Вернулся Сатурн, отвезя тело Евгения в русскую церковь (где уж там он сумел её отыскать), и к заходу солнца работа уже кипела вовсю. Они прокатали, разрезали и взвесили больше золота, чем когда-либо за один день. Потом Даниель рекрутировал полдюжины ничем не занятых, но относительно трезвых могавков в качестве вооружённого сопровождения, и пластины повезли по берегу Флит в Брайдуэлл.
Когда в четверг прибыла «Минерва», с неё первым делом сгрузили бумажные карты, на которые Даниель в Институте технологических искусств Колонии Массачусетского залива более десяти лет наносил таблицы для логической машины. Их ещё раньше отправили в Брайдуэлл, где теперь имелось целых шесть картонабивочных органов.
— Ничего, ничего, — говорила разбуженная Ханна Спейте, — наши девушки так и так привыкли работать по ночам.
И вот мастерская осветилась и ожила; Ханна и пять других девушек проворными пальчиками нажимали клавиши, а несколько пар рослых потаскух сменяли друг друга на мехах, поддерживая силы пивом из бочонка, за которым Сатурн сходил в пивоварню на другую сторону Флитской канавы. Некоторые карты набили ещё до того, как прибыл живительный напиток, и много — после; впрочем, Даниель настоял, чтобы шесть набивщиц не пили. Всю партию пластин закончили к трём утра, и банкир Уильям Хам, вырванный из постели боевым отрядом могавков, взвесил карты и выбитые из них кружочки к вящему удовлетворению Соломона Когана. Еврей наблюдал за всем с пристальным любопытством, временами выказывая недовольство теми сторонами процесса, которые, на его взгляд, оставляли лазейку для воровства или мошенничества.
Теперь Даниель вручил ему мешочек из тончайшей лайковой кожи, размером не более грецкого ореха, но тяжёлый, как шарик ртути.
— Это крохотные диски, выбитые из карт органами, — объяснил Даниель.
Сатурн кивнул; он уже видел, как крупинки золота вынимают из машин и как Уильям Хам их взвешивает.
— Обычно мы отвозим их обратно и переливаем на материал для новых карт, — продолжил Даниель. — Сегодня я сделаю исключение и отдам их вам в память о вашем визите в Лондон и в знак моего уважения.
Соломон зажал мешочек ладонями и отвесил благодарственный поклон.
— Теперь, — сказал Даниель, — если вы готовы ещё некоторое время обойтись без сна, вы можете увидеть, как мы обеспечиваем сохранность карт до отправки в Санкт-Петербург.
Соломон ответил согласием. Сундучок с готовыми картами погрузили на телегу и покатили по улицам Лондона, совершенно пустым, если не считать золотарей. Ехали по Ладгейт, мимо собора святого Павла; Даниель рассказал, как в разгар Чумы проходил мимо старого собора, впоследствии уничтоженного Пожаром, и как обречённую церковь окружали валы недозахороненных тел. За кладбищем начался Чипсайд; дальше к востоку улица разделилась на три: Ломбард, Корнхилл и Треднидл, в начале которой и стояло здание Английского банка.
После короткого разговора с Уильямом Хамом ночной сторож пустил их внутрь и даже предложил Сатурну понести его ношу — сундучок с невероятно внушительными замками. Сатурн вежливо отказался. Уильям Хам отправил сторожа спать дальше. Все взяли по фонарю. Господа Коган, Уотерхауз, Хокстон и Хам, идя в собственном озерце света, быстро оставили позади часть здания, похожую на банк (отделанные помещения с мебелью и окнами), и спустились в подвалы.
Никакими усилиями мысли нельзя было себя убедить, что это обычный цокольный этаж. Земля под банком представляла собой пену из катакомб, частью новых, частью древних, но больше древних. Почти каждое помещение соединялось по меньшей мере с одним соседним, что позволяло двигаться сквозь пену без помощи лопат и пороха, если помнить общий план — самая задача для банкира. Мистер Хам постоянно менял направление, лишь изредка (что несколько успокаивало его спутников) замирал в нерешительности и всего один раз вынужден был повернуть назад. Всякий, хоть немного смыслящий в строительстве, с первого взгляда понял бы, что на протяжении веков тут возводили не одно здание, и не один архитектор просиживал ночи без сна, тревожась, выдержит ли пена их вес. Материальным следствием этих тревог стали различные своды, арки, балки, сваи, опоры и стены бутовой кладки, выраставшие в свете фонарей и заставлявшие мистера Хама круто поворачивать вбок, а то и в противоположную сторону. Укреплённые туннели и сводчатые коридоры, которыми вёл своих спутников Уильям, свидетельствовали, что другие архитекторы сочли древние фундаменты достаточно прочными, чтобы не упасть, если их тщательным образом не заминируют.
