– Назови себя, – мягко попросил Константин тиуна.
– Никомед я, – нахально улыбнулся лысый. – Тиун у боярина Завида.
– В закупах ты или обельный?
– Тиун я, – повторил Никомед, явно не поняв вопроса.
– А когда Завид тебя брал в тиуны, он с тобой ряд положил? – допытывался Константин.
– Какой ряд? – вновь не понял Никомед, и князю все сразу стало ясно.
– Стало быть, обельный ты. Ну что ж, а теперь не таясь расскажи, как ты батюшку его избил, – еще мягче и вкрадчивее попросил Константин. – И помни, что бояться тебе нечего. За тебя боярин Завид в ответе, а на тебе вины нет. Ну что же ты, рассказывай, как дело было.
– Ну так иду я тогда, – начал Никомед. – И захотелось мне меду испить, а тут закуп Охрим сидит, батюшка его, стало быть. Я к нему. Знаю, что должен у него мед быть, он же своего Кокору на Оленке по осени обженить хотел, так к свадебке уж, поди, хоть половину, да заготовил. Потому ведь и в закупы пошел, чтоб сыну справу купить добрую. Тот же ни в какую. Говорит, нет у меня вовсе ничего. Меня, – простодушно рассказывал Никомед, – обидка-то и взяла. Ах, ты тиуну лжу говоришь, ну и обошел легонько шелепугой.
– Бил, но не больно? – переспросил Константин.
– Да где там больно-то, – махнул рукой тиун. – А ему нет чтоб стерпеть, так он и сам в ответ начал ручищами сучить, а они у него могутные, так и меня, не поглядел, что тиун, а приложил о землю, инда в ушах зазвенело.
– Ишь ты, буйный-то он какой. – Князь осуждающе покачал головой. – Ну а ты что?
– Знамо дело, убег. Ну а спускать такое разве можно. Сегодня он на тиуна руку поднял, а завтра и вовсе на боярина кинется. Я, стало быть, дворню собрал да и возвратился вместе с ними. Ну, тут он еще чуток ручищами помахал, и угомонили его. А уж когда на двор боярский внесли, то тут Завид и взял у меня шелепугу. Видать, сам поучить захотел маленько. Да видишь беда какая приключилась, княже. У меня в шелепугу-то кусочки железа вплетены были на концах. А вот поди ж ты, случилась оказия – куском этим ему в глаз и угодил. Ну а когда в поруб заключили, так тут боярин повелел ему есть не давать, да и то пару раз от свиней оставалось, так кидали ему в поруб. Чай, люди мы, а не звери, души-то христианские.
– Пожалел, значит? – сцепив зубы, переспросил Константин и сразу уточнил: – А Завид боярин тверез был или несло с его духом хмельным?
– Конечно, – подтвердил Никомед простодушно. – Отчего же под вечер кувшин-другой меду не опрокинуть боярину. Потому и промашку дал шелепугой моей. Разве тверезый он бы в глаз угодил?
– Выходит, это боярин ему глаз выбил? – уточнил Константин.
Поняв, что сболтнул лишнее, тиун покрылся испариной, но деваться было уже некуда, и он утвердительно кивнул.
– Сколько же дворни ты с собой взял, чтоб утихомирить буяна этого? – еще раз уточнил князь.
– Да с десяток, не менее. Иначе разве уложили бы мы его. Эвон силища какая. У него сынок и тот пятерых зараз уложить может, а этот и вовсе зверюга матерый.
– Прости ты их, Господи, – вдруг раздался во всеобщем безмолвии над площадью чей-то голос, очевидно, священника. – Ибо сами они не ведают, что творят.
– Позовите боярина, – распорядился Константин, не переставая крепко сжимать зубы. Только так он еще мог себя сдержать. Стоящий рядом с ним молодой дружинник, который и привел сюда Никомеда, оглушительно свистнул в два пальца, и тут же второй гридень, ведя под уздцы лошадь с восседавшим на ней боярином, обрадованно закивал в знак того, что понял, и повернул назад.
– Забыл ты, боярин, тиуну рассказать, как все дело было. Вот он и выдал и себя и тебя, сам того не желая, – кротко, даже сочувственно вымолвил князь, едва лошадь с седоком была подведена к помосту.
– Так кто же знал, княже, что ты словам боярина не поверишь, – сокрушенно вздыхая, искренне покаялся в совершенной глупости Завид. Пыхтя и сопя, он сполз кое-как с лошади и уныло уставился на князя.
– Как говорить станешь, княже? – вновь склонился к уху вирник.
– Где тут ты отметил? – вопрос был задан в лоб, и, не успев даже понять, что он делает, вирник вновь резанул грязным длинным ногтем по грамоте.
– Э-э, нет, – заупрямился Константин. – Тут совсем ерунда. Где-то я посуровее видел. Негоже боярам потакать. – И он строго погрозил опешившему вирнику пальцем. – Закон – он для всех один должен быть.
– Можно и посуровее, – пожал тот плечами. Он был прожженным циником и уже давным-давно отчеркивал только то, что нужно было князю, ориентируясь в этом моментально.
Однако на сей раз в глазах старого судьи мелькнула искорка удивления и интереса. Сколько он помнил молодого князя, тот никогда не обращал особого внимания ни на сам княжий суд, ни на те приговоры, которые судья от имени князя провозглашал во всеуслышанье. Более того, несколько раз, особенно в самом начале своего княжения, Константин, мрачно хмурясь, указывал вирнику, что тот, дескать, чрезмерно потакает холопам и прочим смердам, даже закупам, что для его бояр в обиду. И когда тот попытался пояснить, что есть Русская Правда и то или иное уложение занесено туда его же княжескими достославными предками, – Константин был неумолим. Плетью обуха не перешибешь, и вирник смирился с этим положением дел, а его острый ум, за долгие годы практики изощренный в различных уловках, послушно служил в этом неправедном деле как самому владельцу, так и князю.
Ныне же он слышал совсем другое, причем это была не заступа за холопа, а требование вершить дело именно по Русской Правде, то есть по чести и совести. Вот уж небывальщина.
«А может, все объясняется гораздо проще, – мелькнуло в голове у вирника. – Озлился князь за что-то на боярина Завида и решил учинить ему пакость, пользуясь случаем. В таком разе можно считать, что этим двум смердам повезло».
И он, грустно улыбнувшись, отвернул грязным ногтем другое место:
– Тогда вот это, княже.
– А вот это пойдет, – согласился Константин и возвысил голос, вновь подняв левую руку над головой, призывая к тишине оживленно гудевшую толпу, где то и дело слышались выкрики: «Ироды!», «Кровососы!», «Креста на них нет!», «Да нешто князь закупа пожалеет!», «Ежели тиун обидел бы, может, и по правде рассудил бы князь, а так ворон ворону глаз не выклюет».
Однако постепенно толпа все же смолкла, и Константин начал:
– Русская Правда гласит так: аже господин бьет закупа про дело, то без вины есть...
Дальше он договорить не смог, площадь взорвалась криком негодования. В основном на площади скопился ремесленный люд: тульники, усмошвецы, опонники, швецы, клобучники[54], древоделы, и им беда молодого парня и его отца была близка – сегодня над ними боярин измывается, а завтра и до нас черед дойдет. Вон он, скотина жирная, как приосанился – понял, что князь в обиду не даст. Ишь довольный какой, ухмыляется.
