Ирина подошла, отбрасывая на ходу креповую длинную вуаль, и проговорила, слегка задыхаясь от ходьбы:
— Все благополучно. Нашла, что надо, Козуба.
Ответ таганцам из-за границы пришел скоро. Месяца не прошло, как убиравший баумановскую камеру уголовник, исполнявший обязанности почтаря между камерами, занес Грачу шифрованное письмо из Женевы. О получении этого письма Бауман был уже предупрежден: перестукивание шло и по этажам и по камерам. Бауман знал не только, что письмо получено, но что шифровано оно шифром Абсолюта. Шифр этот был ему известен раньше, так что в переданном ему тексте он разобрался довольно быстро, хотя письмо было немаленькое.
"23 сентября 1904 г. Женева
Дорогие друзья! Нас бесконечно обрадовало Ваше письмо, оно дышит такой бодростью, что придало и нам всем энергии. Ваш план осуществите непременно. Он прекрасен и будет иметь громадное значение… Ждем от вас с нетерпением дальнейших писем. Ваш совет об издательстве уже наполовину осуществлен. Литературные силы есть, готового материала масса. Вообще, настроение теперь у всех нас бодрое, масса планов, Старик тоже принялся за работу, переписка с Россией и за границей оживилась, и теперь, надеюсь, скоро публика начнет группироваться… Подробности об издательстве большинства Вам сообщат общие знакомые, которым подробно пишем об этом… Экспедиция сдана ЦК. Ну вот, кажись, и всё. Крепко вас обнимаю, дорогие, желаем здоровья и сил.
Старик и K°".
И в тот же день Таганка ответила, что листовка от имени девятнадцати таганцев, в том самом смысле, о котором сообщалось в первом письме Кола, написана и передана на волю; что Московский комитет пополнился, наладил технику и листовка отпечатана уже «по-настоящему», типографским шрифтом; что агитация за третий съезд ведется; что о совещании двадцати двух и бюро комитетов большинства они, хотя и с опозданием, оповещены и московская организация примкнула к бюро даже без всякого их, таганцев, воздействия; впрочем. Грач, по существу, и не прекращал руководства москвичами, так как благодаря налаженности связи его запрашивают по каждому делу, и он имеет возможность высказать свое мнение и решение по каждому вопросу.
Нужно было бы еще сообщить, что Московский комитет принимает меры и к освобождению таганцев; что Ирина подыскала близ тюрьмы дом, из которого на этих днях начнут подкоп под тюрьму; нужные ориентировочные чертежи из тюрьмы уже переданы. Но письменно, хотя бы и шифром, такое сообщение нельзя было передавать.
Письмо было написано, зашифровано и направлено обычным «каналом», как говорят дипломаты о путях своей переписки.
Ровно в полночь, как всегда, Медников Евстратий вошел в низкий зал охранного отделения, где его ожидали филеры — "Евстраткина школа", как выражались в охранном быту не только Москвы, но и Питера, потому что медниковская школа филеров была известна на всю империю. И слава ее была заслуженная, так как действительно она давала первоклассных агентов. Не случайно и Москва считалась — в подполье — самым провальным местом. Дольше трех месяцев здесь ни один комитет не выдерживал — «проваливался», то есть попадал в тюрьму.
Филеры, как всегда, стояли в ряд вдоль зала, в «уставной», так сказать, всегдашней шпиковской позе — несколько расставив ноги, руки запрятав назад. И, как всегда, обычным порядком начались занятия по тактике наружного наблюдения. Евстратий пошел по фронту, от шпика к шпику; каждый докладывал о ходе своей дневной слежки; Медников делал оценку и тактический разбор филерских действий, если к тому был повод.
И сейчас перед Медниковым форменно извивался в неукротимом служебном рвении чернявый и сухопарый филер, очередной по докладу.
— Очень, душевно прошу — перемените объект. С Заклепкой интереса нет. За ним ходя, совсем квалификацию потеряешь. Как заяц бегает, ничего не видит; никакой конспирации, совсем глупый.
— Вы ему Летучего дайте, Евстратий Петрович. — ехидно подсказал сосед. Вот это орел! Ни разу еще никому не дал слежку до конца довести: обязательно собьет. И выход свой проверяет и за каждым углом обязательно проверит. До чего тертый! Арестовать бы его, Евстратий Петрович, а то, ей-богу, месяц бегаем, кроме него самого — никого не видали. И квартиры ни одной не указал. Только и людям и деньгам расход.
Евстратий хмыкнул, но ничего не сказал. Он думал о другом, и явственно-его не волновала сейчас нимало судьба ни того "государственного преступника", который заслужил у филеров почетную кличку Летучий, ни того растяпы, которого они же прозвали Заклепкой.
Он переступил на шаг влево, к следующему филеру; тот заговорил, в свою очередь, с должным старанием и пылом. Но Медников смотрел на него мутным и отсутствующим взглядом: он думал.
Думать, правда, было о чем: уже третью неделю по заводам опять пошли чуть не каждый день листовки и прокламации самого возмутительного содержания, с роковой пометкой внизу последней полосы:
ТИПОГРАФИЯ МОСКОВСКОГО КОМИТЕТА РСДРП
Три недели! А следа до сих пор нет, хотя вся "Евстраткина школа" брошена была на это дело и сбилась с ног, рыская по городу.
Ничего! Ровно. Хоть бы какая зацепочка. В медниковской практике это был первый случай.
По делу о типографии приказано было докладывать вне всякой очереди. Внеочередных не было. Медников поэтому без интереса шел по филерскому фронту: что слушать, о чем говорить, когда глазного-нет!
Он еще не обошел половины, когда позвали к начальству. И уже с порога начальнического кабинета по лицу полковника Евстратий понял, что надвинулась гроза.
В кабинете, кроме начальника, был еще худощавый, изможденный человек в мундире тюремного ведомства. Он был растерян и красен лицом, что с худосочными бывает редко. Разговор шел, очевидно, до крайности неприятный.
— А, господин Медников! — воскликнул издевательски радостно полковник и потер руки. — Наконец-то! Как я счастлив вас видеть! Вы знакомы? Господин начальник Таганской тюрьмы — мой помощник, господин Медников. Можете сочувственно пожать друг другу руки…
Медников пожал исхудалую потную руку тюремного штаб-офицера. Несомненно, случилась крупнейшая неприятность.
— Вот, — полковник поклонялся в сторону офицера, — господин начальник обвиняет вас, господин Медников, что вы как руководитель политического сыска в Москве проморгали тот факт, что здешнее большевистское подполье уже три месяца… три месяца, вы слышите!.. — Полковничий палец затрясся в воздухе, — …держит постоянную связь с заключенными Таганской тюрьмы, и в частности-с небезызвестным всем нам Николаем Бауманом. Он утверждает даже, что оригиналы всех большевистских прокламаций, отпечатанных за это время в Москве, получены из Таганки…
