— У Филиппова булочники бунтуют…
— Забастовка, знаю, — перебил Козуба.
Но парень махнул рукой:
— Бунт, говорю. Стреляют пекаря-то. В доме заперлись и лупят… Страсти. Войск нагнано! Кровь по всей улице…
Козуба выпустил плечо. Парень пошел дальше успокоенным, но все еще вздрагивающим шагом.
Шедший с Козубой приземистый черноволосый рабочий спросил тревожно:
— Филипповцы?.. Никак, Иринин район?
Козуба кивнул хмуро:
— Я и то подумал. Давно не терпится девке… Сказано было: выжидать… А ну, ходу!
Они быстро пошли по улице вверх. Навстречу все еще бежали прохожие. Вдогонку им неслись крики, свистки, улюлюканье…
— Куда?.. Стреляют, слышишь!..
Глуша ревом сигнальной трубы, громом колес тяжелого обоза, промчалась, в обгон Козубы и рядом с ним шагавшего рабочего, пожарная часть. Вынырнул из переулка жандармский конный разъезд. Офицер, скривясь в седле, придерживал рукой в лопнувшей белой замшевой перчатке рассеченную щеку. Впереди грянул залп.
— Царские! — прошептал на бегу Козуба. — Ровно стреляют. Наши так еще не умеют. Наши — каждый по себе…
И, словно в подтверждение, застучали одиночные перебойные выстрелы.
Поперек улицы, зыбясь штыками, перекинулась солдатская цепь. Она надвигалась бегущим вслед. Перед нею, блистая лаковыми сапогами, подгибая колени, метался щеголеватый околоточный:
— Осаживай!.. Стрелять будут!..
Козуба и рабочий прижались к ближайшему дому, в темную впадину ворот. Впадина была уже до отказа набита людьми: отсюда виден был как на ладони весь огромный филипповский дом.
Вдоль стен медленно поднимались вверх штурмовые пожарные лестницы. С крыши на медные начищенные пожарные каски летели кирпичи, палки и гремучие железные листы. Сквозь разбитые стекла верхнего этажа стреляли порывистым и редким огнем. Посреди мостовой офицер — шашка наголо, охрипший от командного крика, в смятом мундире, словно он только что вырвался из рукопашного боя, — кричал рассыпавшимся по улице солдатам:
— Пачки!.. Чаще огонь!.. Охотники, к лестницам! К штурму!
Горнист заиграл сигнал к атаке. Под убыстрившимся — до урагана — огнем сыпалась оспинами отбитая штукатурка. По штурмовым ступеням, неуклюже и боязливо ступая тяжелыми сапогами, потянулись «охотники». Сбившись в кучу, солдаты молотили бессильно прикладами в запертые сплошные высокие железные створы ворот.
Камни полетели чаще, и чаще застучали выстрелы. Чей-то голос, высокий и звонкий, донесся сверху — с крыши или с верхнего этажа. Слов было не разобрать, но гудевшая за спиной у Козубы, вместе с ним из воротной впадины вплотную к цепи застыла придвинувшаяся толпа. И сразу вверх, на голос, поднялись головы.
Мелькнуло в воздухе тело. С лестницы, с крыши?.. Кто?.. Козуба не успел разобрать: тотчас сбилась над павшим тесная кучка, и от угла, от аптеки, заспешили санитары в белых халатах, с красными крестами на рукавах. Черный рабочий, навалившись на спину Козубы, жарко дышал ему в затылок, и по прерывистому этому дыханию Козуба чувствовал, что черный думает о том же и боится того же, чего и он, Козуба.
— Ура-а!.. — крикнул неистово чей-то голос над самым ухом.
Солдаты, в цепи, растерянно и поспешно выбросили ружья наизготовку. Крик подхватили. Он понесся вниз по Тверской, перебросился на крышу филипповского дома. Солдаты отхлынули от ворот, по панели поволокли горластого офицера с запрокинутой головой: с лестниц вниз, во весь дух, катились вдогон отходившей в беспорядке роте охотники-штурмовики.
— Ура-а!..
Но снова взвизгом прорезал воздух горн: от Страстной подходила свежая гренадерская колонна. По команде она перешла в бег, размыкаясь на ходу.
— Ура-а!..
Теперь кричали солдаты — у лестниц, у ворот, опять загудевших под частыми ударами. Ефрейтор-юркий остроусый-переметнулся, обрывая полы шинели о копья запертых ворот. Прогрохотал сбитый замок. Визгнули ржавые петли, и, цепляя штыком за штык, толкаясь плечами, во двор хлынул солдатский поток.
— Полтавский бой! — хихикнул мещанин в чуйке, с Козубою рядом. Оглянулся вокруг и испуганно замолчал.
На минуту наступило затишье. Затем в доме, внутри, захлопали глухо выстрелы, ударил протяжным гулом тяжелый взрыв.
— Бомба? — прошептал черный.
Козуба чуть заметно кивнул. Он знал, что у рабочих-дружинников были бомбы.
Гул смолк, смолкла и стрельба. Из подъезда дома напротив булочной вышел толстый полицейский полковник. Он глянул осторожно, скривив негнущуюся, бычью свою шею, на крышу и шагнул уже уверенным шагом вперед. Снял фуражку и вытер запотевшую, несмотря на сентябрьский холод, лысину.
Из подъезда выносили тела. Их складывали поленницами на дожидавшиеся военные подводы. Толпа, нажимая на цепь, смотрела, затаив дыхание.
Всхлипнула женщина:
— Господи, сколько!.. За всю жизнь столько покойников не видела.
Козуба сказал сквозь зубы:
— Дай срок, больше увидишь. За рабочим, брат, не пропадет. Рабочий, брат, счет помнит. Сполна уплатим!
— Женщина! Гляди!..
На полицейских руках, платком накрытое, — ее, Ирининым платком, не обознаться! — легкое тело. Козуба не сдержался:
— Она!
Шепотом вырвалось. Только чуть слышно. Но тотчас на плечи легла тяжелая рука:
— Знакомая?
Обернулся. Высокий, грудастый, усатый, бачки жандармские, мешком висит, явственно не со своего плеча, пальто. Переодетый.
И раньше чем Козуба успел ответить и разъяснить, трелью залился свисток, толпа вкруг попятилась испуганно и злобно, черный — товарищ — отошел, беззаботно оправив на макушке картуз, около Козубы засуетились какие-то люди. Глянуло в лицо дуло.
— А ну-ка, пожалуйте!
Солдат в цепи посторонился. Кучкою подошли к подъезду.
— Стой, не закладывай эту…
Полицейские опустили на панель уже взброшенный было на руки труп: он должен был лечь поверх той, убитой, вторым рядом. Толстый полковник выслушал торопливый доклад, ткнул Козубу пальцем в плечо:
— Опознал? Кто такая?
— Вы о чем? — хмуро спросил Козуба, — Не понимаю, извините, вашего вопроса.
— Опять докладаю… — Усатый поднял руку к шашке и отдернул спохватившись. Сам слышал, как они крикнули: "Она!" Стало быть, знакомая. Имею свидетелей вот…
Справа и слева вывернулись агентские подлые рожи.
— "Знакомая"! — передразнил Козуба. — То всё мужиков несли, а вдруг женщина. Я и удивился. А ты уж рад стараться… Хватать-то с разумом надо, любезный. Понимать надо, кого берешь.
— А ты кто такой, чтобы тебя понимать? — насмешливо спросил полковник и протянул руку. — Паспорт при себе?
