ладно. Жду. Давай поговорим.
Он поднимается, с трудом, опираясь на дерево и, согнувшись в три погибели, идет. Он ступает по своим же следам, потом сворачивает куда-то.
К опушке.
Лес.
Машина.
Девушка, которая нервно расхаживает.
— Да иди ты сюда! — голос её звучит так, что даже я готова подчиниться. Но мужчина впивается пальцами в дерево.
Да.
Правильно.
Дуб есть, но он не один. Он — это еще и роща. И сама земля.
— Ты иди.
— Упрямишься? — на лице девушки — а она очень и очень красиво — мелькает недовольная гримаса. — Что ж ты за человек-то такой… я с тобой по-хорошему… и времени всего ничего прошло.
Это она произносит уже тихо.
Но лес… лес еще и луг немного, пусть не тот самый, полуденный, но этот вот, сухой, тоже. И крохотные ястребиночки ловят каждое произнесенное слово.
— Ладно, — выражение лица девушки меняется. — Как хочешь… я иду к тебе. И мы поговорим, верно?
Шаг.
Длинные каблуки пробивают сухую землю, вязнут в ней. И она недовольна. Но идет. Идет и улыбается. Она касается лица мужчины, ласково так.
— Я ведь люблю тебя, — говорит она, и травы чувствуют ложь.
Слышат её.
Они шелестят, и шелест этот подхватывают листья.
— А ты меня совсем не любишь… ты говорил, что сделаешь для меня все! А не хочешь и малости.
— Убить отца — это малость? — он успевает перехватить руку. — И брата?
— Они нам мешают.
— Чем?
— Всем. Разве ты не достоин встать во главе стаи? Получить…
Он сжимает руку.
— Что ты… мне больно! — в её голосе мелькает страх. А мужчина… я чувствую, как у него ломается там, внутри. Он перемалывает себя, раздирая на части. — Послушай… они тебе не нужны… они тебя не ценят. Задвигают. А ты… ты получишь власть. Станешь во главе рода. Поверь, никто не посмеет…
Он отталкивает женщину и та падает на зад.
— Да как ты…
А его корежит.
Это некрасиво, когда кто-то меняет форму. Это даже жутко, если подумать. Особенно, когда оборот такой, спонтанный, мучительный и пахнущий кровью.
— Я запретила тебе оборачиваться! — голос девчонки срывается на визг. — Я…
Рысь трясет головой.
И скалится.
А взгляд у нее звериный. И я понимаю, о чем говорил Мирослав. Зверь — это зверь.
— Не подходи! — в руках ведьмы вспыхивает сеть, которая летит в зверя. — Не… подходи.
А вот рысь с сетью справляется. Сила ведьмы уходит в нее. Надо же… я и не знала, что они могут вот так. И ведьма, похоже, тоже не знала. Иначе не попятилась бы…
— Уйди! — в морду рыси полетел ком тьмы. — Кыш пошел! Да чтоб тебя… она не предупреждала…
Она попыталась отступить к дороге, но рысь зарычала.
— Твою ж… тут сейчас набегут…
И ведьма, развернувшись, бросилась в лес. А дальше… да, пожалуй, это можно было назвать несчастным случаем. Кто бегает в лесу да на каблуках?
Я вынырнула.
Ненадолго.
Она сказала…
Кто?
Я бы решила, что Розалия, но… теперь я знаю, какой вопрос будет следующим.
— Послушай, девочка, — Наину я не видела, но узнала сразу. Хотя, конечно… сильная женщина. Была когда-то.
Она красива.
Как ведьма.
И не стара совсем. Как ведьма.
Она сидит по-турецки на ковре из золотых листьев.
— Ты молода и красива, ты найдешь себе другого жениха…
— Мне не нужен другой! Я его люблю!
— Это не любовь, — качает головой Наина. — Это самолюбие. Ты же не привыкла к отказам.
Поджатые губы.
— Мама сказала, что вы ей должны.
— Должна, — тихий вздох. — Но… твоя мама тоже должна понимать, чем это все закончится. Приворотные никогда и никого до добра не доводили.
— Она сказала, что это не приворотное! И что если вы откажетесь, то она… она вспомнит слово! Вы силой клялись! Вот!
— Хорошо. Будь по-твоему. Но мое кое-что понадобится. Воду со следа я сама возьму, а вот волос и кровь…
— У меня есть! — Василиса вытащила две колбочки. — Вот!
— Девочка. Подумай еще раз. И хорошо. Это все закончится тем, что кто-то умрет… или он. Или ты…
Она подумала, эта красивая ведьма, как ей казалось.
Больно.
Дубу. И мне. И еще рысья кровь тает на листьях. А зверь, подобравшись к мертвой девушке, скулит и плачет, а потом осторожно укладывается рядом. Он вытягивает лапы и устраивает голову на животе покойницы. Он надеется умереть, но…
Все не так просто.
Но почему?
Что за долг… хотя, кажется, догадываюсь.
— Наина, — эта женщина похожа на Василису или, точнее, та похожа на нее. А Наина моложе. — Ты понимаешь, о чем просишь?
— О помощи. Мне не под силу провести обряд одной. Первый… путь открыть. Дальше и сама справлюсь, но на первый раз круг нужен. Или…
— Две ведьмы, силы которых на круг хватит, — произнесла та, другая, имя которой мне не известно.
Да и не хочу я знать.
И дуб не хочет.
Он смотрит. Он всегда лишь смотрит, изредка позволяя себе вмешиваться в дела людские. И снова тяжелые листья шелестят над головой.
— Наина, подумай хорошо… она твоя дочь, я понимаю. Но она хочет уйти. И милосреднее было бы позволить ей.
— Нет!
— Это не та болезнь, которую можно взять и… — женщина сделала волнообразный жест рукой. — Эта от души начинается.
— Запечатаю.
— И надолго ли хватит той печати? Ладно, раз… насколько хватит этого раза? А потом? Ты готова повторять?
Молчание.
— Ты поможешь?
— Помогу. Но вину и кровь ты на себя берешь, — деловито произнесла светловолосая ведьма. — И еще — силой клянись. За тобой долг…
Дальше смотрю. Хотя…
Да, обряд.
Две ведьмы.
Поляна.
Золотые листья кружат, поднимаясь вихрем. И женщина, которую привели, сонная, явно не понимающая, как и для чего попала сюда, становится в центре этого вихря.
Выходит, не ошибся Афанасьев…
Дальше.
Мне надо дальше.
— Да что ты творишь, дура! — крик Наины сотрясает небеса, и птицы взлетают с ветвей. Их крылья хлопают в воздухе, а с дуба падают капли. Много-много капель.
Осень.
Дождь идет.
— Это мой выбор! Только мой! — она похожа на Наину. Более того, она — отражение Наины, только молодое.
— Послушай… не горячись, — Наина заставляет себя отступить. — Я понимаю, ты молода, тебе хочется любви…
— Понимаешь? Да ничего ты не понимаешь!
— Расскажи.
— Что рассказать? О чем? О том, что понятия не имею, кто мой отец? Что ты запрещала даже спрашивать о нем? Что… что он тоже не знает обо мне? И что нормальной семьи у меня никогда не было?
— Я…
— Ты только и говорила, что о роде и предназначении! А обо мне — никогда! Ты требовала, требовала… постоянно требовала! И что бы я ни делала, я делала это недостаточно хорошо!
Она стиснула кулаки.
— Потому что ты никогда не старалась в полную силу!
— Ну да… не старалась… не училась… не… я всегда была плохой! А еще ты сделала все, чтобы у меня никого близкого… мне нельзя играть с княжичем… мне нельзя играть с… да ни с кем нельзя!
— Если бы ты думала не об играх, ты бы добилась куда большего…
— Большего? Чего именно, матушка? Я бы стала… кем? Ах да, никем. Ведьмой. Твоей верной помощницей, на которую можно сгрузить нудную работу. Впрочем… ты и так это сделала!
Молчание.
И обе женщины вперились друг в дружку взглядом.
— Я просто знала, что эта дружба до добра не доведет. Ты должна была помнить, что мы…
— Не такие, верно? Избранные? Наш род хранит… ну и так далее… тебе ведь нравилось это, чувствовать себя выше остальных. Ты бы не отказалась занять место князя, недаром ты его и недолюбливаешь. Но это не важно, мама. Я не хочу. Не хочу вот так… беременеть от первого встречного. Жить… непонятно чего ради жить. Год за годом маяться, стареть… и наполняться ядом. Ты сама не видишь, сколько его в тебе.
— Я запрещаю…
— Я уже совершеннолетняя. И ты мне ничего не сможешь запретить. Хватит! Я больше тебя не боюсь… ни тебя. Ни тебя разочаровать.
Она сделала шаг назад.
— Я и сказала лишь потому, что надеялась, что хотя бы раз в жизни ты меня поддержишь. Может, порадуешься…
— Чему? Тому, что моя дочь забыла о долге? Или может, что она получила бумажку, в которой говорится, что она умеет готовить? Великое достижение! Ради него стоило ссориться с матерью…
— Тому, что я нашла человека, который любит меня. И которого люблю я.
— И который собирается увезти тебя… куда? На край мира? За край? Туда, где ты жить не сможешь?
— Мама…
— Я тебе говорила. Наша сила здесь. И место здесь! Если уж он так тебя любит, пусть отпустит.
— Я не хочу, чтобы меня отпускали! Я его люблю!
