Степанов, напротив, был в ударе: у него продолжался бурный роман с телевизионной дамой. Их встречи были редкими и глубоко законспирированными, но чрезвычайно бурными.
С возобновлением репетиций Котов намеренно ушёл в работу с головой и делал заметные успехи. Марусин, который раньше, прислушиваясь к котовским пассажам на бас-гитаре, болезненно кривил губы, теперь удовлетворённо улыбался.
Став обладателем капсулы с мгновенным безболезненным ядом, Котов обрёл в своей любви и печали некоторое душевное равновесие. На шпионский манер он зашил капсулу в воротник. Теперь он мог в любую минуту умереть и перенестись в свой нормальный мир — в город Ленинград, второе сентября 1988 года, за четверть часа до открытия винно-водочных магазинов.
Подобно тому, как отступает чувство голода у человека, которому стоит лишь протянуть руку к накрытому столу, отчаяние и желание тотчас же, без промедления, покинуть этот мир ослабло и у Димы Котова. Легко шлёпать по лужам и по снегу, когда дом рядом, а дома горячий душ и смена белья…
Дело осложнялось тем, что с каждым днём он всё более остро ощущал, что не сможет покинуть этот мир. По крайней мере, не сможет покинуть его один…
С Марусиным надо что-то делать
Майские гастроли, приуроченные к ежегодной изматывающей череде праздников, подходили к концу. В Севастополе отыграли последний концерт для жён моряков и, после ужина, затянувшегося за полночь, вернулись в гостиницу. Котов и Степанов проводили Вадика Лисовского. Бедняга стал сильно перебирать в последнее время. Подумав, решили ещё добавить у него в номере.
После неумело выпитого и совершенно лишнего стакана у Лисовского началась тихая истерика.
— Андрюху жалко!.. — всхлипывал он, лёжа на кровати с запрокинутой головой. — Кто его так, за что!..
— Марусин стукнул, падлой буду, — зашептал Степанов. — Он голубой, под статьёй ходит, — значит, стучит.
— Сволочь! Сволочь! — забил руками по подушке Лисовский. У него на щеках появились слёзы.
— А за что? — спросил Котов.
— За рокенрол, понятное дело, — объяснил Степанов. — Вадик, где он играл?
— Где он то-олько не играл!..
— А что, в рок-группах нет своих барабанщиков? — не понял Котов.
— Они только на ко-хонцертах, а он на записи, в студии. Он же лучший ба-харабанщик в городе!..
— За левые заработки, что ли?…
— Какие там за-аработки! Он даром играл!..
Лисовский сел и начал обуваться:
— Марусин, сволочь, пойду его сейчас и убью!..
Его уложили и раздели. Постепенно он успокоился и заснул. Котов и Степанов выпили по полной.
Котов был смущён и растерян: выходило, что Андрей Осипов и без него был на крючке у НКВД. Может быть, совсем не он, а Марусин был причиной случившегося несчастья…
— Слушай, Котяра, — зашептал Степанов, вытянув шею, — от Марусина надо как-то избавиться. Он всех нас, по одному, уберёт. Мы ему не нужны, ему нужны такие, как Люська!..
— Теперь ничего не сделать.
— Поговори с Чебриковой.
— Нет, мы уже практически чужие люди.
— Попробуй!
— Ладно, попробую.
Они допили бутылку и разошлись по своим номерам.
Противоестественное вторжение
Ночью, в пьяном полуобморочном сне, Котов забеспокоился от ощущения какого-то болезненного неудобства. Будто он свалился на пол с кровати, да ещё и обделался.
Вдруг ему стало больно, он вскрикнул, проснулся и завертел головой.
Верхом на его спине сидел Люська и держал за руки. Сзади пыхтел и стонал Марусин, производя над Котовым невероятный и противоестественный акт насилия.
— Эй! Что такое!.. — крикнул Котов, холодея от ужаса.
— Тише, Дима, тише, — заговорил Марусин, задыхаясь. — Никто… Ничего… Не узнает…
Котов закричал и вырвался.
Марусин брызнул спермой.
В дверь настойчиво постучали.
— Кто там! — крикнул Люська.
— Дежурная по этажу, откройте немедленно!
Люська открыл дверь, и в номер, щёлкнув выключателем, зашла дежурная в синем форменном кителе.
— Что происходит, почему шумите? — сказала она, бегло осматривая помещение. — Посторонние, женщины?…
Котов дрожал, завернувшись в одеяло. Марусин сидел в кресле, запахнувшись халатом. Люська одетый в спортивное трико, стоял как ни в чём не бывало.
Дежурная проверила ванную, туалет, вернулась и строго заметила:
— Разве можно так шуметь? В соседних номерах люди спят — семейные, командировочные… Выпили — и расходитесь по своим номерам. У нас тут своих концертов хватает…
Дежурная вышла.
Марусин поднялся и потрепал Котова по голове:
— Ладно, не обижайся. Мы так, пошутили. Всё будет тихо.
Всё подстроено
По приезду он ударился в запой и пил беспробудно в течении недели. Потом ещё несколько дней лежал опухший и тщетно пытался увязать хотя бы две разбегающиеся мысли. То и дело он проверял, на месте ли капсула с ядом, и обещал себе со всем этим покончить. Сразу, как только почувствует себя лучше. Катя звонила, но Котов не хотел показываться ей на глаза пьяным. Он думал о ней постоянно, каждую минуту.
Не успел он хорошенько очухаться, как позвонил Александр Сулейманович, и Котов на дрожащих ногах поплёлся в исполком. Въедливый майор нарочно подгадывал такие дни, когда организм и психика были ослаблены.
— Как гастроли?
— Нормально, — глухо отвечал Котов, скосив глаза на плинтус.
— Как настроение?
— Нормально.
— Таблетку-то с ядом не потерял?
— Нет.
— А чего не проглотил?
— Успею.
— А вдруг там яду нет? Так, карамелька?
Котов промолчал.
— В окно прыгнешь? Сможешь? Смелости хватит?
— Смогу.
— Врёшь, не прыгнешь. Ты же трус, слизняк.
Молчание.
— Ладно, я пошутил. Таблетка правильная, не сомневайся. Это я так, чтобы ты не очень зазнавался. Мы тебя и на том свете разыщем, если потребуется.
Молчание.
— Так ты говоришь, понравилось в Севастополе?
— Нормально.
— Что ты мне заладил одно и то же? Сидишь как неживой. Пива бы, что ли, попил…
Молчание.
— Да, кстати, я забыл… Я тебя спрашивал одну вещь?… Ах, да, вот что. У тебя педерасты знакомые есть?…
Несколько секунд Котов что-то такое про себя соображал, а потом его пронзила догадка. Это они велели Марусину опустить его во время гастролей! Это они всё подстроили, а теперь хотят ему дать понять об этом…
Котов поднял вспыхнувшие на мгновение глаза, но тут же опустил. Объяснение было бы ужасным, нелепым и унизительным.
— Нет.
Немая сцена длилась не более секунды.
