Кишлак был пуст: женщины рыдали над убитыми мужьями, сыновьями, отцами и братьями, поэтому никто не мешал солдатам проверять один дом за другим. Убогая утварь, грязное тряпье вместо постелей, истертые соломенные циновки на полу… Избенка последнего бедняка на матушке-Руси, показалась бы настоящим дворцом по сравнению с этими халупами. Оружия практически не было — разве можно назвать оружием какие-то дедовские сабли и совсем уж древние, еще дульнозарядные, кремневые пищали? Рядовой Одинцов попытался, для смеха, прихватить один из этих музейных экспонатов, богато украшенный серебряной насечкой, — наверняка еще прадед его хозяина стрелял из этого раритета по англичанам, но Бежецкий велел бросить. Весила штуковина килограммов десять, а старенькие вертолетные движки и без того были на пределе.
— Зря, ваше благородие, — горячо доказывал свою правоту боец, постоянно оборачиваясь к идущему позади поручику. — Для вас ведь стараюсь… Подарили бы его превосходительству — ребята болтают, что у него дома богатая коллекция такого барахла по ковру развешана…
— Прекрати молоть ерунду, братец, — лениво отвечал Саша, вполглаза следя за поручиком фон Минденом, снова напялившим свой дурацкий бронежилет и каску. — Не потащу я эту рухлядь в Кабул. А его превосходительство и поближе найдет экспонаты для своего музея.
Он намеренно поставил поручика между своими солдатами, приказав беречь интенданта как зеницу ока. И чем дальше, тем больше жалел, что вообще не оставил у вертолета под присмотром пилота Зеленчука. Спокойнее было бы.
Фон Минден как раз в этот момент с любопытством заглядывал в только что мельком осмотренное вольноопределяющимся Голотько «бунгало», на редкость неряшливое и обшарпанное даже на фоне остальных, чистотой и красотой вовсе не блещущих. Что-то там привлекло его внимание, и он, вытянув из «броника» тонкую шею, словно черепаха из панциря, разглядывал невидимый Александру предмет то так, то этак.
— Послушайте, — повернулся он к поручику. — А мне кажется, что там…
И в этот момент Бежецкий даже не услышал, а каким-то шестым чувством, вырабатывающимся у людей, ходящих под смертью, ощутил знакомый звук. Щелчок спущенного предохранителя. Размышлять было некогда…
— Одинцов!!! — отчаянно крикнул он, и здоровяк, тоже настороженный знакомым звуком, без церемоний, одним ударом великанского своего сапога, вышиб щуплого поручика за пределы дверного проема. Сам в нем оказавшись — инерция, мать ее…
Автоматная очередь вырвала клочья одежды из левого бока солдата, и он рухнул ничком, не издав ни звука.
Бежецкий рванул с пояса гранату, сорвал кольцо, освободив запертого в рубчатом куске металла кровожадного джинна. Гранату подкатом в дверь, спиной к сухой глине стены, содрогнувшейся от взрыва через пару ударов сердца, автоматная очередь веером внутрь, прямо в кипящее облако пыли, пронизанное шпагами света, бьющего сквозь обвалившуюся местами крышу…
— Старик это, — доложил Голотько, вытирая о стену трясущиеся руки, оставляющие на бурой глине широкие темные следы. — Лет сто… В чем только душа держалась. Заховался в тряпки, думал — не заметим.
— Старик не старик… — оторвался поручик от безжизненного, еще теплого тела Одинцова. — А бил-то не мимо…
Он протянул руку и прикрыл глаза простого русского парня, удивленно глядящие в темнеющее южное небо. Небо, под которым встретил свою смерть.
Древний аксакал, раскинув коричневые от времени, переплетенные узловатыми венами руки, лежал у дальней стены, частично обвалившейся наружу. Засаленный халат у него на груди топорщился клочьями серого пуха, рядом с лежанкой валялся новенький автомат, точно такой же, как и тот, что сжимал в руках Александр. Можно было уходить, но поручик не торопился. Носком ботинка он поддел груду тряпок и увидел под ними присыпанные пылью доски. Чтобы здесь, в безлесном краю, голодранец мог позволить себе такое царское ложе?
— Голотько, Цыпляев! Ну-ка потревожьте этого дедушку!
Под досками виднелась узкая — едва-едва человеку пролезть — уходящая глубоко вниз нора, похожая на собачий лаз…
* * *— Молодцом, поручик…
Капитан Михайлов, сидя на корточках, внимательно разглядывал в свете фонаря найденные в «схроне» предметы: два больших — килограммов по семь — комка красно-бурой, лоснящейся массы с резким запахом, тщательно упакованных в несколько слоев полиэтиленовой пленки, пару пачек афганских денег, стянутых резинками, четыре невскрытых ящика патронов к «федорову», пластиковые мины-«британки»… Даже неискушенному человеку было ясно, что все эти вещи оказались в одном месте далеко не случайно.
— Вы были не правы, Ламберт, — поднялся капитан на ноги, отряхивая ладони. — Это не просто опийная плантация. Полагаю, что тут была одна из баз бунтовщиков. Вы оба, — он поглядел на прапорщика и Бежецкого, нарочно обойдя взглядом фон Миндена, — достойны награды. Я доложу его превосходительству.
— Что будем делать с Одинцовым, господин капитан? — спросил Саша.
— Тело отправим на ближайшую заставу. Вместе с моими ранеными — отряду Михайлова тоже пришлось сегодня несладко — и этими «сокровищами». Заодно пилот прихватит с заставы запас горючего — у нас в обрез. Трех солдат разместите у себя?
— Наверное, получится, — подумав, ответил Александр. — Один вместо Одинцова, два других… Канистры из-под бензина выбросим…
— Добро. — Давая понять, что разговор закончен, Михайлов направился к разбитой у вертолетов палатки — одной из предназначенных для ночевки — решено было остаться у кишлака до утра.
Но поручик догнал его на полпути.
— Разрешите, господин капитан? Пару слов.
— Что вам, Бежецкий?
— Предлагаю вместе с «двухсотым» и «трехсотыми» отправить поручика фон Миндена, — заявил он, глядя в сторону. — Как боевая единица он практически бесполезен…
— Предложение отклонено, — отрезал капитан, не дослушав. — Что еще?
— Но почему?
— Разрешите мне вам этого не объяснять, поручик. Ступайте спать — завтра предстоит тяжелый день. И выставьте двойной дозор. Ваш человек и человек Ламберта. Смена через два часа.
— Слушаюсь! — прищелкнул каблуками в пыли молодой человек: его душила обида за сухое, даже пренебрежительное обращение командира. — Разрешите выполнять?
— Выполняйте…
— Видите кишлак? — донесся до Бежецкого сквозь сип и вой помех в наушниках искаженный голос Михайлова.
— Так точно, вижу, — ответил Саша: кишлак был довольно большим, по местным меркам, целый городок.
