Петр улыбнулся краешками губ — тест фельдмаршал легко сдал. Вот уже тридцать с лишним лет при всех визитах Суворова в царские дворцы прислуга специально ставила на пути различные препятствия: стулья, пуфики и кресла. И никогда старый генерал их не обходил, а всегда перепрыгивал, словно опытнейший спортсмен, увешанный олимпийскими медалями за бег с барьерами.
— Да вот, захворал, знобит немного, — фальшиво протянул Петр, вставая с кресла. — Стар стал, ослаб в коленках…
— Так пройдись немного, разомни ноженьки. Полегчает, батюшка! Сидя-то любая хворь прилипнет!
Петр усмехнулся краешками губ, с кряхтением сделав движение головою, будто собирался отвесить поклон, вот только старческая немощь его совсем уж одолела. И заговорил хрипло, нарочито демонстрируя одышку, которая в его 73-летнем возрасте более чем вероятна.
— Не ценят нас, стариков! Даже мебеля сдвинули, чтоб тяготы лишние добавить, нехристи нерадивые!
Шаркая ступнями по полу, Петр тяжело подошел к стулу и лихим кенгурячьим прыжком перемахнул через спинку, мысленно восхитившись своей ловкостью — вчера из трех попыток ему удалась только одна.
Затем он склонился, крепко схватил ладонью ножку стула и одним рывком поднял вертикально прямо к потолку. Старый «общаговский» трюк удался, хотя мышцы напряглись тетивой лука.
— Хитер ты, батюшка-государь, милостивец наш! — за спиной раздался ехидный голос Суворова. — Ты с Михайло Ларионычем, как два старых лиса, хитрющие — никто вас не обманет. А сами вы такие петли делаете, куда там зайцу, что сразу-то и не разберешь. Уж сколько лет тебя знаю, а все норовишь меня обмануть…
Кронборг
Палуба 72-пушечного линейного корабля «Бодиацея» ощутимо подрагивала, когда форштевень входил в белый бурун набегавших волн. Половина парусов была убрана — идти на полном ходу по мелководным и коварным датским проливам удел совершенных безумцев.
— Нам велят остановиться, сэр!
Верный флаг-офицер Трубридж, вот уже семь лет состоящий при вице-адмирале Нельсоне, протянул руку. По правому борту возвышались укрепления датской крепости, запиравшей проход в Копенгаген.
Слева, на противоположной стороне пролива, грозно топорщились каменные укрепления уже одноименной шведской твердыни. Эти два старинных замка располагали достаточно мощной артиллерией.
Открой из них стрельбу одновременно (здесь опасения осторожного флаг-офицера оказались отнюдь не беспочвенны), то вытянутая кильватерной ниткой английская эскадра в течение получаса была бы разбита и растерзана перекрестным огнем.
— Сэр, датчане подняли сигнал, требуют убрать паруса.
— Не вижу! — громко произнес Нельсон, прикрыв ладонью здоровый глаз, а к вытекшему приставил подзорную трубу.
— Запомните, Трубидж: не на все угрозы следует обращать наше внимание. Многие не стоят и тарелки вчерашней каши. Поднять сигнал! Три румба влево, мы пройдем под шведским берегом.
— Но ведь там тоже могут открыть огонь, сэр!
— Вряд ли, — равнодушно пожал плечами Нельсон, — вчера шведскому коменданту наш старик Паркер сделал предложение, от которого было невозможно отказаться…
Вице-адмирал состроил такую брезгливую гримасу, что Трубридж сразу понял, что здесь не обошлось без действенного участия полновесных английских соверенов.
— Сэр, датчане грозят открыть огонь.
— Не обращайте внимания, Трубридж! — Нельсон усмехнулся. — Мы уже вышли из зоны обстрела их орудий…
Последние слова адмирала заглушил мощный гром — укрепления датского Кронборга были окутаны белым пороховым дымом одновременного залпа нескольких десятков пушек. Несмотря на полторы мили разделявшего их расстояния, все англичане хорошо видели круглые черные мячики ядер, что летели в сторону их кораблей.
— Они бесцельно изводят порох, — усмехнулся Нельсон тонкими губами, глядя, как веселятся английские моряки при виде водяных султанов, что вставали в паре сотен ярдов от борта флагмана. Самое приятное для моряка — это ощущение собственной неуязвимости.
— Вот видите, Трубридж, — повторил Нельсон с легкой улыбкой, — мы легко миновали датскую преграду и уже через несколько часов подойдем к Копенгагену. А там заставим датчан уважать британский флаг! Но если они откажутся, то…
Вице-адмирал не договорил, однако его лицо приняло такое жесткое выражение, что флаг-офицер сразу понял, что ожидает Копенгаген в случае упрямства и неуступчивости. На всякий случай флаг-капитан Трубридж покосился на близкий, до которого без малого можно чуть ли не дотронуться вытянутой рукою, шведский берег.
Там, всего в кабельтове, крепостные стены, обросшие зеленым мхом и белые от потеков морской соли, подернутые легкой дымкой утреннего тумана, застыли в угрюмом молчании…
Петербург
— Тиран будет убит! Петрушка низвел нас, дворян, до уровня мужиков, он отнял у нас право быть властителями!
Платон Зубов говорил горячо, напористо и с немалой злобой. Трое его собеседников довольно эмоционально слушали выступление оратора, потрясая сжатыми кулаками, их лица выражали решимость. Да и немудрено — здесь присутствовали только те, кто в той или иной степени пострадал от императорской власти.
Сам Платон еще год назад был коллежским асессором, а теперь пребывал в убогом чине губернского регистратора, в котором и мужику ходить зазорно. Как тут не возненавидеть коронованного тирана, что держит его, столбового дворянина, в столь пошлой убогости!
Младший брат Валериан служил поручиком Ингерманландского полка, но в одночасье лишился офицерских погон, превратившись в младшего сержанта. Именно эта жгучая несправедливость со стороны императора и заставила его вскочить со стула. Он гневно засверкал единственным оком — правый глаз, выбитый при случайном падении с норовистой лошади, был прикрыт черной повязкой.
— Я лично придушу коронованного придурка! Ремешком удавлю, на котором мой отец своих борзых выгуливал! За что он меня честно заслуженных погон лишил?! Солдата, мужика драного по морде ударил?!
— Меня поместья лишил! За что, спрашивается?!
Поручик Андрей Марин также вскочил со стула, чуть не опрокинув со щедро накрытого стола большое блюдо с холодцом. Его лицо покрылось багровыми пятнами, губы искривились, затряслись, казалось, что вот-вот — и офицер заплачет.
— Дворовым девкам подолы ободрал?! Да с них не убудет! Прибить его, и всего делов!
— Правильно!
Князь Яшвиль громко затопал в гневе сапогами — у литвина, перекрестившегося обратно в православие, кроме титула, вообще ничего не осталось. И поместья, и чина он был лишен два года назад за надругательство над своими бывшими крепостными.
