— А меня расстрелять собираются…
— Да ты чего? За что?
— Рожей не вышел.
Вадик хихикнул:
— То-то они тебе нос поправили. А чего за форма такая у тебя? Не видал ни разу.
— Опытные образцы ввели. — Покосился на него Лешка. — А я ночью до ветра пошел. Ну и блуданул малость. Вляпался к фрицам в дозор.
— А ты не из десантуры? Тут, говорят, немцам в котел две бригады закидывали комиссары…
— Да какая десантура… Их же вроде в феврале закинули. А к апрелю вроде как кончили уже. — Сказал Лешка, а сам подумал, что под свитером-то тельняшка…
— Да не… Шарахаются еще где-то, — равнодушно сказал Вадик. — Остатки. Фанатики, блин. Ни еды, ни оружия. А все по болотам бегают. Главное толку от них никакого. Сдохли только без дела…
— Странно ты как-то говоришь… — Лешка искоса посмотрел на Вадика.
— А что тут странного? Уж не знаю, что лучше. По болотам без оружия голодным и раздетым бегать или немцам в плен сдаться. Из плена и бежать можно. А тут куда? Или свои или немцы шлепнут. Немцы дюже десантников не любят. Агась.
— А свои-то за что?
— Знамо дело… — пожал Вадик плечами. — За невыполнение приказа и дезертирство. Они тут должны были двумя бригадами весь котел немецкий в плен взять. А немцев тута тысяч семьдесят. Во как.
— Делааа…
— Лех, слышь чего скажу… У меня папироса есть немецкая. Одна. Заныкал от вертухаев фрицевских. И спички в ботинке. Давай-ка курнем!
— Давай! — обрадовался Лешка. — А ну немцы унюхают?
— А… — Махнул собеседник рукой. — Фингалом больше, фингалом меньше. Подумаешь.
— А давай!
Соблазн, втянуть хотя бы каплю никотина, был больше, чем очередной удар прикладом.
Они устроились в углу сарая и, накрывшись шинелью Вадика, стали по очереди тягать цигарку.
В голове поплыло, по рукам и ногам побежали приятные мурашки…
— Где, говоришь, служил то?
Не задумываясь, Лешка ответил первое, что пришло в голову.
— Триста двадцать вторая стрелковая. Восемьдесят шестой полк. Рядовой.
— Вроде не было тут триста двенадцатой?
— А перекинули недавно. Я вообще первый день на фронте.
— Понятен. Ну, сиди пока.
Тут Вадик откинул шинель, подошел к двери и пнул несколько раз.
— Открывайте, песьи дети! Расколол я его.
Дверь открылась. На пороге стояло три бойца в красноармейских ватниках, с трехлинейками, но без петлиц и белыми повязками на правых руках.
«Полицаи!» — понял Лешка.
— Ну, чего, тезка? Будем знакомы сызнова? — ухмыляясь, сказал «Вадик». — Олексий Глушков, начальник Ивантеевского волостного отряда шютцполицай.
Леха молчал. А что тут скажешь? Он встал, заложив руки за спину.
— Выходи, тезка. Сейчас тебе шиссен делать будем.
Делать нечего. Леха вышел под небо, висящее такой же свинцовой тяжестью над бестолковым миром.
Двое полицаев оттащили его к стенке, а начальник Глушков что-то пояснял фельдсполицкомиссару. Тот уже успел сменить штаны, и стоял безукоризненно чистый в этой грязище.
Потом они подошли к Иванцову.
Немец долго разглядывал опухшее лицо Алексея, а потом сказал:
— У тьебя есть два варианта. Льибо ти умираешь сейтчас, льибо ти жьивешь сейтчас. Что ты виберешь?
Леха молчал. На дурацкий вопрос можно дать только дурацкий ответ. Но такого ответа не было в пустой звенящей голове.
— Молчьишь?
Потом он развернулся и резко бросил, ровно выстрелил:
— Erschiessen.
Рядовые немцы наблюдали молча за происходящим.
Глушков взял винтовку, передернул затвор и спросил:
— Тезка, а ты родом-то откуда?
— Вятка, — Приглушенно сказал Иванцов.
— Молись, коли верующий! И глаза-то закрой. Легче будет.
Леха закрыл глаза. До сих пор ему все это казалось бредом каким-то, сном, фантастикой. А тут вот она правда-то… Несколько секунд — и тебя нет. А смерть вот она. Из глаз полицая смотрит. Пулей дотянется сейчас и все…
Конец…
— НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!
Леха свалился на колени:
— Ж-жизнь. Жить х-хочу.
А потом зарыдал и упал окровавленной мордой в коричневую жижу.
— Gut! — остановились рядом с ним начищенные сапоги фельдсполицкомиссара Дитера Майера. — Жизнь есть карашо. Но ее надо заслужить. Да? Ты себя плёхо показал на допросе. Сейчас ты докажешь свою преданность жизни, когда съездишь со своими новыми друзьями в деревню Опалево. Говорьят там есть раненый партизан, а можьет твой товарищ. Соратник. Найди и привези его сюда. Поднимите его.
Майер отошел на пару шагов, не желая больше пачкаться.
Двое полицаев подхватили Иванцова под руки и попытались поднять на ноги. Но Лешка был в полуобморочном состоянии, еле стоя даже с помощью.
Полицаи потащили его к телеге и закинули туда как зарезанного поросенка.
«Russische scwiene…Welche sie die Schweine aller…» — потом он, поморщившись посмотрел на небо: «der Arsch der Welt…»
По дороге в Опалево Лешка успокоился, хотя его и потрясывало время от времени. Ему дали какую-то тряпку, он, сколько смог, отчистил форму. Потом нацепил такую же белую повязку, как и у других. Ему что-то говорили, но он не реагировал, не понимая смысла обращенных к нему слов. Точно через туман доносились звуки разговоров, смешки. Кто-то совал в рот сигарету, он механически курил. Потом снова пошла носом кровь. Он сел сзади телеги — время от времени сморкая и харкая красным на дорогу.
Из оцепенения его вывел только сильный толчок в спину.
— Приехали! — больше догадался, нежели услышал Иванцов Алексей. Бывший студент первого курса, бывший поисковик, а ныне предатель и полицай.
Двое полицаев пошли по одной стороне деревни, Глушков потащил его за собой по другой. Еще один остался в телеге.
Они зашли в первый дом, заглянули в подвал, под кровать, залезли на чердак, посмотрели в хлеву. Потом начальник волостной полиции сунул под нос старухи кулак, и они пошли в другой дом.
Потом во второй, в третий…
А в четвертом Глушков увидал то ли дочь, то ли внучку хозяйки. Молоденькую девчонку лет четырнадцати-пятнадцати.
Выпнув тетку на улицу, он рявкнул на Лешку, чтобы тот постоял в сенцах.
Тот повернулся было, но краем глаза успел увидеть, как полицай влепил пару оплеух девчонке и навалил ее на стол.
Винтовку, чтобы не мешалась, тот поставил в угол и теперь, одной рукой задирая ей юбку, судорожно стаскивал с себя штаны. Девка орала благим матом, но отбиваться даже не пыталась от страшной вонючей скотины за спиной.
Впрочем, Алексей этого всего не слышал и не видел.
Он целился из винтовки в спину полицая.
Грохот выстрела снял все. И вату из ушей, и оцепенение в душе, и вялость в теле.
